что?
– Да, а почему ты спрашиваешь?
– Да так. Честно говоря, мне пора домой.
– Хорошо. Хочешь, подвезу тебя?
Я колебалась, а Лео, уловив дикую напряжённость в воздухе, протянул мне свой шлем с добродетельной полуулыбкой.
– Обычно я катаюсь один, и второй шлем мне без надобности. Так что возьми мой, – он предвидел, что я откажусь, и быстро добавил. – Я не допущу, чтоб ты передвигалась без защитного убора. Достаточно того, что вместо губ у тебя две греческие питы.
Я не сумела подавить улыбку и взяла шлем, а Лео тем же аккуратным неторопливым шагом направился к вездеходу. Фары разожглись едко желтым цветом. Лео медленно закинул ногу и сел. Я последовала за ним и, указав путь, прижалась к его широкой спине. Мы пробирались по вечерней дороге по Сатис-авеню, усеянной пасмурными очертаньями деревьев, которые рядами сторожили уснувшие дома. Безоблачное небо провисало черным полотном сверкающих звёзд, а луна мелькала среди деревьев и крыш, не желая оставлять нас без присмотра. Мои руки ласкал холод осеннего ветра, а разум тревожили мысли. Кто занёс меня в дом и распугал всех обидчиков? У меня не было других версий, кроме той, где замешан Лео, но тот опроверг её. Пока я размышляла, мы очень быстро настигли 69-ого дома. Лео остановился на обочине, а я спрыгнула с вездехода и отдала ему шлем.
– Спасибо тебе! Рада была познакомиться.
– И я рад, – робко сказал он.
Я подарила ему нелепую улыбку, которую обычно изображают в случае крайнего неудобства, а он сверкнул милой, обескураживающей в ответ. Я шла к дому и чувствовала, как Лео неподвижно смотрит мне вслед кротким взглядом, истончающим нежность и ласку.
– Мы встретимся завтра снова? – спросил он, едва я ступила на порог, простирая руки к двери.
– Не знаю… – обернувшись, сказала я. – Может быть и встретимся.
– Я понял.
Одев шлем, Лео повернул ключ зажигания, и вездеход плавно покатил вперёд. Теперь я неподвижно смотрела ему в след, мучимая тоской, взятой неизвестно откуда. Меня тревожила мысль увидеть дома обезумевшего от досады отца или наблюдать, как он нежно взывает к бездыханному образу мамы, с наивной просьбой помочь ему в моем воспитании. Но тут Лео скрылся за горизонтом, тоска стала невыносимой, и тогда я поняла, что она абсолютно не связана с родителями. Мою грусть позвал Лео своим ликом одинокого бродяги, находящего покой там, где люди обретали только страх перед неизведанной историей особняка. Его мягкий звонкий голос доверия с необычайной четкостью раздавался в голове, учащая дыхание и воспламеняя тело в необъятном экстазе, природу которого я объяснить не могла. Подумывая о возможной дружбе между нами, во мне пульсировала непривычно возвышенная гордость, а душа трепетала в восторге от мысли, что детство лениво помахало рукой, отступая перед взрослой важностью, с которой меняемся мы и меняются ценности наших стремлений.
Оказавшись в гостиной, где с темнотой в одиночку боролся приглушенный свет торшера, я обнаружила на столе чистую тарелку, приборы на одну персону и давно остывшую еду. Душу сдавила
