проверили нас и отпускников и открыли ворота, чтобы выпустить автобус за Зону.
За стеклом окна проплыли белые трубы створки ворот и черноволосый солдат схватившийся рукой за одну из них; мне было совершенно ясно, что уже никогда сюда не вернусь, просто в тот миг пока ещё не знал, что это так я покидаю детство…
~ ~ ~
~ ~ ~ отрочество
( …и на этом, пожалуй, хватит уже.
Пора выкатывать картошку из золы пока она насквозь там не прогорела.
В углях, может, и есть свои килокалории, но вкус не совсем тот.
Да и порядком уж стемнело, а я не хочу переедать на ночь глядя.
Как там в предписаниях арабских диетологов: «ужин – отдай врагу»?
И рад бы был, да только вот насчёт врагов туговато – откуда мне их взять-то, ежели нас готовили жить в обществе, где «человек человеку – друг, товарищ и брат»?
А по-правде сказать, порою тянет-таки поделиться лапшой когда-то нá уши тебе навешанной, вот потому-то я один раз начал было заливать твоей старшей сестре, Леночке, что люди от природы добры поголовно, просто не все ещё из них это осознали.
И надо же, чтоб именно в тот вечер по телевизору показали пьесу Шекспира «Ричард III», так он её зачаровал – в натуре! – Леночка и глаз не отводила, как эти люди добрые друг друга топчут там, душат, в клочья рвут, а на следующее утро даже и повтор пересмотрела.
А куда мне против Шекспира рыпаться? Классика, она ж, всё-таки, сила.
С тех самых пор, с проповедями я уже не высовываюсь, а с телевизором установил вооружённый нейтралитет…
Это всё к тому, что если б даже и завёлся у меня, допустим, враг, то я б ему последнюю рубаху отдал, но только не ужин – а фиг вот тебе, вражина! – ни, уж тем более, картошку на костре печёную.
Ведь это ж невозможно передать до чего она шедевр кулинарии, а как разломишь её обуглившуюся корочку да сыпнёшь чуток соли на сердцевину исходящую горячим паром – тут уж никакие кулебяки с бефами струганными и омарами под шерифами не идут ни в какое сравнение.
Да, пущай энти все финтифлюшки остаются заумным гурманам, а мы люди тёмные, деревенщина – нам абы грóши да харчи хорóши.
И будь я малость помоложе, а не негром преклонных годов, придавленным бытовухой в ходе борьбы за существование, то – ей-же-ей! – оду б ей сложил – картошке на костре печёной…
Недаром в самом пронзительном эпизоде у Юлиана Семёнова, его Штирлиц, обряженный в парадную форму фашиста, печёт картошку в камине своей берлинской квартиры, на день Советской армии и флота.
Хотя, с полным уважением к кулинарному патриотизму его персонажа, фигня всё это.
Чтобы прочувствовать вкус печёной картошки нужно сидеть на земле, под открытым небом, с таким вот вечером вокруг…)
В Конотопе баба Катя всех нас перецеловала и расплакалась.
Мама начала её утешать, пока не заметила две детские головки, что потихоньку выглядывали из-за створок двери в комнату.
– Людкины?–
