и сходить на шестичасовой сеанс.
Баба Катя сказала, что родители и брат с сестрой куда-то ушли пару часов назад.
Ну, ничего, до сеанса ещё целых три часа, они наверняка вернутся.
На исходе третьего часа меня охватило неудержимое беспокойство.
Где же они, где?
Я снова спросил об этом, на этот раз уже у тёти Люды, на что она с полным безразличием и какой-то даже злостью ответила:
– Я б и тебя не видела.
Когда дядя Толик уезжал на рыбалку, она всегда была такая.
Прошло ещё два часа и я бы мог отправиться в Парк посмотреть фильм с дерева, но мне уже не хотелось никакого кино.
На меня навалилось чувство какой-то неотвратимой и даже уже свершившейся катастрофы, мерещился вылетевший на тротуар грузовик, сирена «скорой».
Ясно одно – у меня не осталось уже ни родителей, ни брата с сестрой.
Сгустились сумерки, дядя Толик приехал с рыбалки и зашёл в хату, а я так и сидел на траве рядом с Жулькой, раздавленный своим горем и одиночеством.
И когда уже совсем поздно звякнула клямка калитки, послышался весёлый голос мамы и Сашка с Наташкой забежали во двор, я бросился навстречу, раздираемый радостью и обидой:
– Ну, где же вы были?!
– У дяди Вади. А ты что такой?
Взрыднув, я начал сбивчиво бормотать про сыновей медведицы и двадцать копеек, потому что не мог объяснить, что мне целых полдня пришлось быть круглым сиротой потерявшим всех своих родных и близких, не знающим как ему жить дальше без семьи.
– Ну, взял бы деньги у тёти Люды.
– Да? Я у неё спросил где вы, так она сказала «глаза бы мои на тебя не смотрели».
– Что?! А ну, идём в хату.
И дома она скандалила с сестрой, а тётя Люда говорила, что это брехня и она только сказала, что и меня не видела бы, если б не подошёл.
Но я упрямо повторял свою брехню, мама и тётя Люда кричали на всю кухню, баба Катя пыталась их уговорить, что стыдно так перед людьми – уже и на улицу слышно; Саша, Наташа, Ирочка и Валерик с испуганными глазами толпились в дверях комнаты, где папа и дядя Толик молча сидели в углу уставясь в телевизор…
Так я совершил вторую подлость в своей жизни – солгал, возвёл напраслину и оклеветал невинную тётку.
И хотя её ответ мне я истолковал именно так, как потом пересказывал маме, всё же мог бы, после тёткиного пояснения, признаться, что да, это было сказано именно такими словами, но почему-то не стал.
Скандал в хате вселил в меня чувство вины перед тётей Людой и перед её детьми, и перед мамой, которую обманул, и перед всеми за то, что я такой рохля и плаксун – расхныкался, как маленький: ах, папа-мама не дома!.
И всё случившееся положило начало неприметно постепенному процессу отчуждения и превращения в «отрезанный ломоть», по выражению папы.
Я начинал жить своей жизнью, хотя, конечно, ничего такого не осознавал, а просто жил дальше…
Мама с тётей Людой помирились, потому
