никуда не двинутся, все безопасно… – он думал о шахматных партиях с Розой, о вечерней росе на траве сада Гольдбергов, о пятнах земляничного сока на узких ладонях девочки, – не волнуйтесь, на меня можно положиться… – у парня был упрямый, сильный подбородок матери:
– Глаза у него отцовские, – Гольдберг окинул подростка долгим взглядом, – и характер его же. Степан никогда не бросал людей в беде… – он сунул галстук в карман пиджака:
– Да, – наконец сказал Гольдберг, – можно. То есть нужно, Ник. Ладно, я вам буду звонить из Парижа, а через неделю мы с Мишель вернемся домой. Пойдем, – Эмиль указал на дверь, – покормите меня сациви… – он потрепал парня по плечу:
– Ты молодец, Ник, спасибо тебе… – задержавшись у зеркала, Ник даже не стал пытаться согнать с лица довольную улыбку:
– Дядя Эмиль считает, что я молодец, а это словно получить Нобелевскую премию… – встряхнув золотисто-рыжими кудрями, он заспешил на кухню.
Рим
Июльское солнце заливало вымощенную булыжником узкую улочку на задворках вокзала Термини. Тощий кот, лежавший в тени старого скутера, потянулся, царапая когтями камни. Парни за хлипкими столиками дешевого кафе тянули холодную колу, дымя папиросками, шлепая картами по шаткому столу. Проржавевший фиат пропыхтел по улице, распугивая клюющих всякую дрянь голубей. Кот, оживившись, протяжно мяукнул. Кто-то из парней лениво кинул в его сторону жестяную пробку от бутылки:
– Пошел отсю… – юноша не закончил.
В конце улицы показалась высокая девушка в чем-то белом. Вороные волосы она закрутила в строгий узел. Под мышкой у девицы виднелся студенческого обличья портфельчик из потрескавшейся кожи:
– Синьорита, кофе, – наперебой закричали парни, – лимонад, кока-кола… – девушка независимо вскинула голову, – мороженое, синьорита, сегодня вечером у фонтана Треви… – голоса угасли.
Девушка поравнялась со столиками. Поверх монашеского покроя платья висел деревянный крест на суровом шнурке. Она носила разумные черные туфли на плоской подошве.
Не обращая внимания на парней, сверившись с бумажкой, послушница нырнула в облупившуюся арку двора. Скрывшись из вида, Данута первым делом щелкнула зажигалкой. В женском университете святой Марии Ассунты курить, разумеется, не разрешали:
– Некоторые девчонки покуривают, например, Лаура… – Данута присела на нагретые солнцем ступени подъезда, – но не в общежитии, а в городе… – она иногда ловила запах табака от волос и одежды соседки:
– Если Лаура и поняла, что я курю, – девушка закрыла глаза, – то она ничего никому не сказала, иначе меня давно бы вызвали к матроне. Ладно, в обители найдется укромное местечко для сигареты… – эти выходные для Дануты были последними из вольных, как выражалась девушка. В понедельник она приносила обеты бедности, послушания и целомудрия в польской церкви в Риме,
