как поет моторМне песню путевую
И сокращает кругозор,
Приблизив даль вплотную.
Но он не сможет этот лес
Мне рассказать и с полуслова
Не передаст мне цвет небес,
Его оттенки голубого.
Оба стихотворения написаны от первого лица: но какая разница между “я” Вирсавии и “я” Фроста!
В первом случае “я” анонимно, оно не более, чем грамматическая форма. Иными словами, нельзя представить себе встречу с Вирсавией где-нибудь на званом обеде. Во втором “я” – реальный человек в конкретной ситуации: за рулем автомобиля, который пересекает конкретную местность.
Выбросьте прямую речь Вирсавии – и героиня исчезнет, ведь то, что она говорит, никак не связано с конкретной ситуацией или событием. Если кто-то захочет узнать, о чем это стихотворение, вряд ли он получит четкий ответ. Скорее нечто туманное: прекрасная девушка (любая прекрасная девушка), солнечным утром (любым солнечным утром), едва пробудившись от сна, предается мечтам о собственной красоте со смешанным чувством неги и сладкого ужаса – сладкого, ибо никто не угрожает ее благополучию; окажись поблизости какой-нибудь соглядатай, наша девушка запела бы иначе. Если, наконец, мы попытаемся объяснить себе, в чем прелесть этой песни или любого подобного ему стихотворения, нам придется говорить лишь о рифмовке, ассонансах и консонансах, стилистике, цезуре, эпанортозе и т. д.
Стихотворение Фроста, напротив, состоялось только благодаря событию, предварившему появление слов; цель стихотворения – описать опыт и извлечь из него мудрость. И хотя в нем присутствует элемент прекрасной словесной отделки (в конце концов, это стихотворение, а не отрывок из познавательной прозы), этот элемент подчиняется правде, которая в нем запечатлена.
Если кто-то попросит меня привести пример хорошей поэзии, первое, что приходит мне в голову, – поэзия в духе Пиля. Но если мои чувства эмоционально окрашены радостью или печалью, если в эту минуту я подумаю о стихах, проясняющих мои чувства, я, скорее всего, вспомню Фроста.
Шекспир говорит нам, что Ариэль бесстрастен. Отсюда все его триумфы и недостатки! Земной рай, конечно, прекрасное место, но ничего сколько-нибудь значительного там не происходит.
Если Ариэль составит антологию любимых стихотворений, в ней, безусловно, окажутся “Эклоги” Вергилия, “Одиночество” Гонгоры и несколько поэтов вроде Кэмпиона, Геррика, Малларме. Она, в конце концов, надоест нам своим однообразием и скукой, поскольку другое имя Ариэля – Нарцисс.
Бывает и так, что стихотворение, написанное под влиянием Просперо, становится для будущих поколений текстом Ариэля. Кто знает, быть может, детский стишок “I will sing you One O” когда-то использовали для запоминания и передачи важнейшего священного предания. Мы приписываем эту песенку Ариэлю потому, что нас не очень интересуют действующие в ней лица: мы размышляем о белых, как лилия, мальчиках скорее как антропологи, а не как любители поэзии. С другой стороны, чем больше мы будем знать о действующих лицах “Божественной
