Была эта банька тесной и какой-то замызганной, но в нашем положении она показалась нам, большим почитателям русской бани, настоящим Божьим даром. С тех пор задержки рейсов в Свердловске стали для меня не так уж страшны: я всякий раз использовал их, чтобы попариться.
В одну из таких задержек, блаженствуя с пахучим уральским веничком в уголке тесной парной, я вдруг услышал сдавленное, явно сдерживаемое, то ли повизгивание, то ли похрюкивание из другого угла. Сидевшие посередине полка также обратили на эти звуки внимание, и, заглядывая друг за друга, стали выяснять их происхождение. Некоторые из них, местные жители, негромко объявили, что хрюкает чудак по прозвищу Миша-бездомный (слово бомж тогда ещё не привилось), человек безобидный, безответный и «немного не в себе». Хрюкал он, как мне удалось разглядеть и расслышать, от удовольствия, в такт мелким, частым ударам веника, почти голика, который оказывался то в правой, то в левой его руке. Он не мог укротить своё наслаждение, вызывающее в нём такие странные звуки, не в силах был остановиться, хотя на лице его, кроме невинного плотского вожделения и немой просьбы извинения за это, явно читалась крайняя физическая истома. Когда он в своём тихом визге «совсем зашёлся» (так выразился один из парильщиков), его вывели «на воздух», т.е. в раздевалку. Там он совершенно обессилел и то ли потерял сознание, то ли заснул, косо сидя на узкой скамье банного шкафчика с запертой дверкой.
На вид ему не было и сорока лет, хотя волосы были наполовину седыми. Очень худой, хорошего роста, весь какой-то повинно-сложенный, заведомо во всём виновный, он, тем не менее, был привлекателен, даже красив.
Знавший Мишу-бездомного местный участковый, с которым мы только что отлупили друг друга вениками и которого я на этом основании заманил отведать новосибирской водочки из своего портфеля, рассказал мне о нём, что знал. Появился Миша в Кольцове года три-четыре назад. Появился без документов, без прописки, без одежды. При первом же приводе показал, что жил ранее в центре Свердловска, работал в Уральском отделении Академии Наук, занимался там какими-то редкими языками. Проверили, – всё подтвердилось; на вопросы о том, почему уволился с работы и выписался из хорошей квартиры, где и как потерял документы, ни жена его, ни дети, которые в этой квартире проживают до сих пор, ни он сам толком ответить не смогли. Сейчас живёт случайными заработками, человек кроткий, смирный, интеллигентный; иной раз запивает, но редко, а так ходит трезвым. Иногда за еду убирает помещение местного отделения милиции и его, участкового, конторку. Иногда работает в аэропорту на разгрузке-погрузке; все его уважают, даже, можно сказать, любят. Живёт летом на улице, а зимой то в этой вот бане, где помогает истопнику, то в аэропорту.
От закуски стандартной аэрофлотовской курицей участковый отказался; занюхал и закусил сладкие сто пятьдесят граммов чёрным хлебушком, посыпанным аэрофлотовской же сольцой из бумажного фирменного пакетика, сходил попить из крана холодной водицы и сказал:
– Я
