и контузии в самом конце войны, в звании майора. Воевал в разведке. Про себя как-то сказал, что «был психический, но потом поправился». Мы видели его летом на реке, – грудь, живот, ноги были в жутких шрамах.
Это был очень высокий, худой мужчина лет тридцати пяти. Одет он был всегда в длинный зелёный китель со следами погон, тёмно-синие галифе и хромовые сапоги. Низ правой полы кителя и правый карман галифе были аккуратно заштопаны: это были характерные следы маленького пожара, который время от времени случался с одеждой курящих мужчин, а у выпивавших – особенно (см. «Как добывали огонь»). Лицо его, вытянутое, с чёрными горящими глазами, с гладко зачёсанными назад волосами, было сурово и требовательно. По школе он ходил, как в строю, с учителями-коллегами особенно не знался, с учениками никаких «внестроевых» отношений не допускал.
Как-то раз в начале марта я случайно увидел его вечером в центре рыночной площади и был поражён совершенно новым для меня обликом этого строгого человека. Он был в длинной распахнутой шинели; на голове, одетая набекрень, была высокая, серого каракуля кубанка; из-под кубанки выбился чёрный чуб, свисающий на весёлые глаза. Придерживая под руки двух таких же высоких, одетых в полувоенную форму, смеющихся молодцов, он во весь голос дал им команды «Равняйсь!», «В пивную шагом марш!» и «Запе-вай!» Шеренга из трёх человек грянула на строевой лад «А ну-ка, дай жизни, Калуга! Шагай веселей, Кострома!» и маршем двинулась на пивную. Приблизившись вплотную, военрук оглушительным пинком распахнул дверь, и вся компания с песней ввалилась внутрь.
На другой день объявили о смерти Сталина; наш класс учился во вторую смену, а первым уроком было военное дело. Военрук вошёл в класс, сел за стол, закрыл лицо руками и… вдруг зарыдал, как ребёнок. Я сидел недалеко и видел, как слёзы бегут по его рукам и капают на стол. Две девочки впали в истерику. Мы начали их успокаивать, но подойти к военруку так и не решились.
Вопрос к себе и к шуянам
Я родился и сформировался как личность в моей родной, очень мною любимой Шуе. В 1942г мой отец погиб на фронте, и мы остались вчетвером: мама, бабушка, мой старший брат и я. Как и все другие шуяне, мы выживали за счёт выращивания картошки: каждую весну, лето и осень мы садили, пололи, окучивали и выкапывали картошку и отвозили её на деревянной тележке в коммунальный погреб нашего коммунального дома. Участки нам «давали» либо у Марьиной Рощи, либо на Осиновой Горе. Это продолжалось вплоть до моего окончания школы и уезда на учёбу в институт.
Прошло шестьдесят лет. За это время человечество и мы, шуяне в том числе, полностью изменили окружающий мир. В космосе летают тысячи сложнейших аппаратов; изображение и звук передаются хоть из Лихушина, хоть с Марса в любую точку земного шара; непредсказуемо развились транспорт и связь; больных людей ремонтируют как машины, вживляя в них здоровые запчасти; нашими мозгами и руками созданы атомная энергия и страшное ядерное оружие. Этот список изменений
