не мог выбрать ход, потому что желал, чтобы развитие вышло здоровым. Так он и просиживал время в тупиках фантазий, следил за годовыми пульсациями дерева и слушал, как у соседей появляются и начинают бегать дети, пока не понял, что прожил уже достаточно много напрасных вариантов романа, и пора его бросать и заводить себе ребенка, чтобы так же бегал кто-нибудь по полу. Он безжалостно прекратил роман и женился, и семь лет к нему не подходил.
Сначала время наполнилось, и долго оставалось полным, но потом снова стало пустым и старым. Чего-то не хватало во времени. Второй ребенок не смог спасти от этого. Коротков семь лет избегал романа, но однажды случайно взял его в руки, заглянул в конец и тут же смог придумать изумительное продолжение, после чего с жаром бросился писать. Прошло некоторое время, и он сам не заметил, как снова себе мешал: искал изъяны в неудовлетворительном куске, бегал курить, лежал в кресле с закрытыми глазами и перебирал лоскуты памяти в поисках решений. Словом, был опять в работе. Он вернулся в роман и решил его закончить.
С детьми писалось несказанно хуже. Он смотрел на них и забывал все, что в эту минуту построил в уме. Они подбегали и дергали за ноги, заглядывали в рукопись, просили научить читать его почерк. Он уходил от романа и щекотал их, расшвыряв по ковру, или искал им паука, а ведь в работу надо быть погруженным долгое время.
Так он писал, пока не добрался, как казалось, до середины. Роману исполнилось во всем сложении двадцать лет. Дерево за двадцать лет поменялось, и было уже другим деревом, комната облезла и просила ремонта, кресло вдавилось, стол расшатался, сам Коротков сморщился и полысел. Только роман остался таким же свежим и налитым энергией.
Коротков заметил, что вокруг становилось все больше чужих романов. Строились библиотеки, открывались книжные магазины, всюду рекламировались романы. Люди постоянно читали, даже на рабочих местах. Раньше такого не было.
Коротков посетил библиотеку и пошел по выгнутым от обилия романов рядам. Перед стеной стольких законченных трудов он осознал собственную неизлечимую мелкость. Он открывал романы наугад и видел подстрекательство и наглый вызов. Он видел угловатых птичек, металлолом, повреждения и расстройства, но не видел своих чистых и ровных зданий. Ему становилось больно и зло оттого, что он пишет свой роман настолько неправильно. Он вчитывался, но никак не мог понять дух этих повреждений, этих птиц, не мог взять что-то, что научило бы его так мастерски их применять.
Он стал посвящать роману еще больше времени, лишь бы тоже скорее стать на полку в магазине, но чем ближе подходил к концу, тем труднее шлось.
Вскоре чужие романы проникли абсолютно во все русла. Дошло до того, что даже сослуживец Короткова написал роман. Его долго поздравляли; никто не верил, что мог проглядеть такого человека. Коротков вообразил, что найдет в нем друга по занятиям, поэтому шепнул, что тоже пишет. Тот управился с поздравлениями и отвел Короткова
