вот сегодня во время этого странного общения за обеденным столом я начинаю понимать, что незачем было так стараться и все это скрывать от Сони.
Слезы у нее капают прямо в тарелку с нетронутым «мясным хлебом» и недоеденной картошкой, крупные детские слезы, похожие на дождевые капли.
– У тебя что-то плохое случилось? В школе, да?
Один кивок. Старательно задрала голову вверх, затем старательно ее опустила – этакое преувеличенное подчеркивание. Ничего, я сейчас выясню, что там у нее за тайны.
– Перестань плакать, малышка. Ну-ну, успокойся. – Я глажу ее по кудрявой головке, надеясь, что это поможет, но больше всего мне хочется как раз заорать во все горло. – Может, тебе кто-то сказал что-то плохое?
С ее губ срывается еле слышный стон.
– Кто-то из девочек?
Я не убираю руки, и она, не пытаясь освободиться, отрицательно мотает головой. Значит, это не дети.
– Ваша учительница? – Я успеваю заметить ее взгляд – мимолетный, брошенный на Стивена, – и все сразу понимаю. – Стивен, сегодня твоя очередь убирать со стола, хорошо? – говорю я ему.
Он одаривает меня тем самым взглядом. Мужским.
– Пожалуйста, – прибавляю я, не особо надеясь, что это поможет.
Но, как ни странно, взгляд его становится мягче, и он начинает собирать тарелки, стараясь сперва ополоснуть каждую, прежде чем складывать их в стопку в раковине. Он делает мне это маленькое одолжение, а я, глядя на него, все время вижу перед собой преподобного Карла Корбина и тот жест, каким он сегодня простер свою длань, предлагая мне присесть в моей собственной гостиной.
Предлагая, думаю я, и слова толпятся у меня в голове, точно буквы в игре «Скраббл». Предложение. Предположение. Предпочтение. Предосудительность. Преступление. Голову долой.
Близнецы без возражений присоединяются к показательной уборке посуды, которую устроил Стивен, и наконец-то мы с Соней остаемся наедине.
– Ну, как ты, дорогая? Все прошло? – спрашиваю я, касаясь рукой ее лба. Еще минуту назад моя девочка кипела, как банка с джин-тоником, забытая на крыльце в июльскую жару; но сейчас она уже немного успокоилась. Испарина исчезла, хотя и холодным огурцом в пупырышках ее тоже не назовешь.
Вот это-то и есть самое ужасное. То, что происходит буквально у меня на глазах, когда я замечаю, как опасливо Соня следит за Стивеном, и как она сразу успокаивается, стоит ему сделать шаг в сторону кухни. Да, это самое ужасное, потому что теперь я понимаю, чего – кого! – действительно боится Соня.
Я ничего ей не говорю и ничего не спрашиваю; я лишь молча указываю кивком в сторону кухни, где Стивен отскребает с тарелок кусочки прилипшего мяса и картошки, напевая какую-то старую мелодию.
И Соня кивает.
Стивену было уже одиннадцать, когда на свет появилась его единственная сестра – он считался уже достаточно взрослым и почти
