подразделением сети Торгсинов, и большую часть его занимали меха, украшения. Он помнил, как мать отправила сюда с запиской и завернутой в нее денежкой, чтобы купить к столу хорошей колбаски для встречи необычного гостя, который помог с комнатой в общежитии. Продавец пожилой с коротенькой щеткой черных усов на широкоскулом лице, брезгливо кривясь, развернул мятую бумажку с деньгами, а потом тщательно, по-аптекарски, отвешивал колбасу, и вдруг вскинул глаза на пацана, заметил струйку слюны на подбородке, молча протянул маленький тонкий обрезок колбасы – на, возьми. И он взял с угодливой, робкой улыбкой, как собачка, которую подкормил жалостливый дядя.
Приостановился возле аптеки, долгое время ее звали «Шляпинской» по фамилии бессменного провизора, про него и родство отчима рассказывала Анна Малявина, но не зашел, заторопился в Юматово.
С таксистом спорить не стал, согласился оплатить проезд в оба конца, чтобы этаким фраером прикатить прямо к крыльцу.
Малявины запоздало обедали, когда он вошел. Анна поднялась из-за стола, и ни намека на улыбку или гневное: ага, заявился!
Ее обезличенно-сухое «здравствуй» показалось скрежетом наждачной бумаги. Сразу кинуться, обнять и растормошить помешали свертки. Аркадий свалил их прямо на пол у стены и стал разуваться, ожидая привычного: проходи, садись с нами обедать. Но Анна молчала.
Осень числилась по календарю, и осень прижилась в душе Анны Малявиной, как ей казалось, теперь уже навсегда, о чем Аркадий Цукан не подозревал. Он не пытался ее понять ни в большом, ни малом, а за пристрастие к книгам, театру и заменившему его в последние годы фигурному катанию слегка осуждал. Однако продолжал верить и упрямо твердил, что это не главное, как и обиды, долгие разлуки.
– Что тогда главное? – случалось, вскидывалась Анна.
– А то, что я пусть с придурью, но мужик нормальный, дельный… Да и ты женщина на все сто, когда не актерствуешь. – Подразумевая под этим «актерствуешь» что-то не понятое им самим до конца.
Он с показной веселостью говорил про дальнюю дорогу, таксиста, который привез в Холопово… Но Анна подсела к столу и, как бы не замечая, взялась подкладывать Ване картошку, пододвинула миску с поджаркой, продолжая прерванный разговор о проводах в Советскую армию. А его так и не пригласила к столу, и это был перебор, такое принять Аркадий никак не хотел. Он кинул на сундук, стоявший под вешалкой, новенькую велюровую шляпу и прямо в плаще прошел к столу с бутылкой шампанского.
– Ты же любишь шампанское, Аннушка. Я помню…
Стал торопливо откупоривать бутылку и так же торопливо растолковывать про большие деньги, заработанные в старательской артели. Он сожалел, что послушался бригадира и все деньги обменял на запись в сберкнижке, а надо бы вывалить прямо на стол в полосатой банковской упаковке.
– Не веришь,
