на работу.
Ей стало труднее, но она так давно мечтала о личной независимости, ей так хотелось быть среди людей, красиво одеваться, что-то устраивать, организовывать, руководить; ей не нужны были эта дача и домашний очаг… в том смысле, в каком понимал его её сложный, но всё равно любимый муж.
…Потом, через много лет, когда они с Васей останутся одни, вдвоём на всём свете, они иногда будут вспоминать то время: нет, Вася, всё было не так ужасно, я любила твоего отца, он был достойнейшим человеком, не осуждай его, он всегда хотел как лучше для вас, и я делала то, что тогда считала правильным, в мире не только чёрное и белое, и всё было так сложно… наверное, тебе пришлось тяжелее всех, мой хороший, – нет, Мамочка, это тебе пришлось тяжелее всех, я же всё понимаю.
Он знал и о важном Мамином секрете: она с детства привыкла жить обеспеченно и втайне от мужа носила вещи, оставшиеся со старых времен, в ломбард. Кольца, часы, серебряные столовые приборы, фарфоровые статуэтки – сохранить удалось ничтожно мало, в блокаду всё обменивали на продукты, а теперь эти вещи помогали им сохранить тот уровень жизни, который Мама считала достойным. Когда появлялись лишние деньги, вещи возвращались, когда денег на выкуп не было, исчезали навсегда. Вася всё видел и понимал и никогда бы не выдал Мамину тайну.
Он отказался занять комнату старшего брата. Трудно объяснить – почему.
Не хотелось оказаться на его месте, как будто заменив его собой? Хотелось оставить Маме надежду на его возвращение: Юры нет временно, его комната ждёт его, он исправится и всё будет, как раньше?
Вася развесил в той комнате афиши, рисунки (самодельный музей Франгопуло был отличным примером!), собрал туда ещё какие-то интересные вещицы, проводил там немало времени, но так и не сделал эту комнату своей, остался в гостиной – и, просыпаясь в петербургских сумерках, едва открыв глаза, видел перед собой тёмно-красные складки своего домашнего занавеса.
Каждый дом (как и весь мир) – тоже театр…
– Вася, ты домой?
– Нет, меня эта… как её? Клушина? в партком просила зайти, вы меня не ждите!
Он предчувствовал, что разговор будет долгим, а по её тону понял, что и не слишком приятным.
Клушина улыбалась, предложила сесть, была любезна.
– Вася, ты, разумеется, понимаешь всю сложность… после истории с нашим бывшим (не будем называть имён), с бывшим солистом, не оправдавшим высокого доверия партии, – штампованные формулировки усыпляли, он вслушивался, пытаясь понять суть: чего она хочет? Опять готовить какое-нибудь собрание? Встретить очередную комиссию из райкома?
– Напряжённая политическая обстановка… обострение ситуации на международной арене. Ты, как секретарь комсомольской организации, облечённый доверием… наиболее достойный… непрерывная идеологическая борьба… уметь отличить потенциального врага… здесь, в стенах Ленинградского хореографического училища… вырастить достойную смену…
Клушина
