для зачтения приказов и развода на занятия. Это была самая тяжкая для Максима процедура, если не считать вечерних поверок…
Леона тоже не понимала, как повесть пропустили в печать:
– Здесь все сказано почти своими словами, – девушка закурила, – перед нами Советский Союз, только облаченный в маску научной фантастики…, – Максим Ростиславский почему-то напоминал ей Максима Волкова:
– Я ему нравилась, – поняла Леона, – только он сейчас где-то в СССР, его могли арестовать и казнить…
Сведения, поступившие из Лондона, были засекречены, однако Леона подписала ворох обязательств о неразглашении государственных тайн:
– Я ему нравилась, но ничего не случилось, – она справилась с часто бьющимся сердцем, – мне двадцать лет, а я еще девственница. Стыдно признаться в таком в наше время…, – она подозревала, что кузина Луиза в Лондоне тоже ничего не пробовала:
– Бабушка намекает, что в мои годы она была замужем, – призналась кузина в последнем письме, – а дедушка не становится моложе, следующим годом ему исполнится восемьдесят пять. Они ждут свадьбы, но неизвестно, когда Сэм вернется в Лондон…, – Леона едва не закончила: «И вернется ли вообще».
– Не смей думать о таком, – осадила она себя, – все закончится хорошо. Луиза пойдет к алтарю, а я пойду в мэрию Бруклина, – девушка усмехнулась, – только непонятно, с кем…, – она замечала взгляды Джошуа:
– Он спас меня в Детройте, – лай Спота приближался, – понятно, что он меня любит. Он всегда меня любил, еще с детского сада…, – зазвенел старомодный колокольчик. Леона крикнула: «Открыто!»
– Я его еле поймал, – темные волосы Джошуа растрепались, – он ошалел от свежего воздуха, – Спот тяжело дышал:
– Ты хотел привезти Принца, – удивилась Леона, – ты не успел заехать домой…, – Джошуа махнул рукой:
– Я поругался с папой насчет Госдепа, – юноша решительно переступил порог, – нам надо поговорить, Леона.
Джошуа вышел из метро на Семьдесят Второй улице, когда над Гудзоном уже догорал багровый августовский закат. Ветер носил по тротуару пустые стаканчики от кофе, бросал ему под ноги окурки, завивал душные облака пыли. К вечеру жара стала сильнее. Его изжеванная льняная рубашка пропотела в вагоне Лонг-Айлендской железной дороги:
– Я ехал к Леоне и думал, что мы ночью искупаемся в океане, – по лицу юноши катились слезы, – я надеялся, что она тоже меня любит. В Детройте я ее поцеловал, и она не уклонилась, не сказала, что такого никогда не случится…
Джошуа шагнул на тротуар, пренебрегая красным сигналом светофора. Темный форд с непроницаемыми окнами гневно загудел:
– Пошел в задницу, дерьмо, – зло крикнул Джошуа вслед машине, – чтобы ты сдох…
Он побрел к Риверсайд-Драйв. Впереди показались освещенные окна кондитерской. По воскресеньям Джошуа с отцом часто завтракали у Левина, разделяя тяжелый
