света скрестились на «Белом триптихе» Роберта Раушенберга, последней покупке отца для нового музея. Зал взорвался в аплодисментах. Петя стиснул захолодевшие руки:
– И опять кольнут доныне не отпущенной виной…, – вспомнил он, – любую вину можно искупить, иначе что мы за христиане…, – Петя наклонился к отцу:
– Папа, мне надо с тобой поговорить, прямо сегодня.
«Столичную» Федор Петрович Воронцов-Вельяминов привозил из Сан-Франциско. В Сиэтле продавался американский Smirnoff, однако отец ни в грош не ставил местную водку:
– Ты, Петька, над Россией только пролетел, – вздыхал он, – на Алеутских островах или в Москве вас водкой не поили, – прозрачная струйка полилась в холодный стакан, – здесь и вода другая, и зерно не такое, как дома…
Они распахнули окно вагончика в соленую тихоокеанскую полночь. Хана уехала на городскую виллу на заказанном Петей лимузине:
– Вам надо поговорить с дядей Теодором, – кузина пожала его пальцы, – я по вашим глазам все вижу. Не беспокойтесь обо мне, я большая девочка, – она коротко улыбнулась, – завтра шофер доставит меня в аэропорт. Спасибо, что дали мне возможность выступить…, – она кивнула на заваленное букетами сиденье машины. Петя склонился над ее рукой:
– Это была огромная честь, – сказал он, – и мы ждем вас на открытие всего музея, кузина. Потом мы построим концертный зал…, – Хана рассмеялась:
– В котором я непременно спою. Передайте Бебичке подарок, – она порылась в большой сумке черной замши, – живой крабик от нас убежал, но этот крабик приехал к ней из Парижа…, – брошка яркой эмали несла на себе штамп Hermes:
– Бебичка обрадуется, – Петя курил, пристроившись на окошке вагончика, – но еще больше она обрадуется матери…, – он совершенно не знал, как начать разговор.
Отец с аппетитом хрустел соленым огурцом из польской лавки. Вагончик оборудовали хорошим рефрижератором и удобной, как выражался Федор Петрович, спаленкой. В рабочей части стояли длинный, заваленный чертежами стол, Петин кульман и аккуратно сделанная модель будущего квартала искусств, как его звали на стройке:
– Ты молодец, – он очнулся от смешливого голоса отца, – творчески интерпретировал мое здание на озере Мьесен и мой комплекс, выстроенный в Герцлии…
Петя немного покраснел. К пробковой доске на стене вагончика он прикалывал вырезанные из архитектурных журналов фотографии, иллюстрации и даже сухие листья. Налив себе колы со льдом, Федор Петрович поднялся:
– Но крыша у тебя другая, – одобрительно сказал отец, – вроде дубового листа…, – рядом с рыжим листом виднелась фотография Бебички, – с самолета здание смотрится очень красиво, – он подмигнул сыну, – не зря мы с тобой сделали круг почета над стройкой…
Федор Петрович в почти семьдесят лет не собирался покидать штурвала легкой машины. Он искоса взглянул на сына:
– Петька
