один из осенних дней я сказала:
– Ухожу к папе.
– Иди-иди, – ухмыльнулась тетка.
Я оделась и вышла на улицу. Меня никто не задержал, да я и не ожидала этого. Решение мое было непоколебимо. Видно, всем я чем-то сильно досадила, и даже мама молчала. Я спустилась по широкой деревянной лестнице, открыла тяжелую парадную дверь и вышла на улицу. Почему я так решила – не помню. Я не тешила себя мыслью, что это игра. Я покидала дом навсегда. Несмотря на то что со дня ареста папы прошло более полугода, где-то глубоко внутри серым, как его шинель, комочком пряталось воспоминание. Там был его дом. Никто меня не остановил. Сначала свернула налево, хотя к вокзалу надо было бы свернуть направо, но у меня была заветная мечта – посмотреть мельницу. А мельница была где-то слева. Я пошла по улице, не чувствуя никакого страха, рассматривая почти одинаковые дома, одинаковые заборы с воротами. Но в одном доме была странная стеклянная матовая дверь, а рядом с ней на стене под стеклом – огромное количество фотографий. Такое количество людей меня смутило, даже испугало. Впервые я подумала, что мне придется встречаться с незнакомыми людьми. Заложив руки за спину, я остановилась и стала рассматривать лица. Особенно испугало меня множество женских лиц, чужих, незнакомых. Случайно повернув голову, я увидела прижимающуюся к забору маму. Сердце екнуло, но я и вида не показала, что ее увидела. Я была полна решимости дойти до папы и, отвернувшись от фотографий, пошла дальше. Мама догнала меня.
– Ты куда идешь, Ингочка?
– Сначала на мельницу, а потом в Ленинград.
– Почему на мельницу?
– Папа обещал. Я хочу к папе.
– Как же ты собираешься дойти до Ленинграда?
Ну, на это ответ у меня был давно припасен. Я, вероятно, не раз обдумывала свой путь.
– Очень просто, – сказала я. – Дойду до вокзала, а потом по рельсам.
– Ты же знаешь, папа в длительной командировке, – сказала мама, ласково проведя по моей голове рукой. – Папы же нет в Ленинграде, он в длительной командировке, – повторила мама, продолжая гладить меня по голове.
У меня уже давно смешались понятия «тюрьма» и «длительная командировка». Я уже почти забыла, что такое тюрьма, настолько часто приходилось повторять: «Папа в длительной командировке». Понятие «тюрьма» как-то стало исчезать, я уже и сама верила, что он в длительной командировке. Мы вернулись домой.
Зима 38-го года. Что осталось в памяти? Помню, мы с Гориком играли в поезд – составляли венские стулья один за другим, садились на них и ехали в путешествие. Помню, как Горик однажды в сильный мороз решил поцеловать медную ручку нашей двери и как его язык и губы примерзли. Он стоял и плакал. Я с ужасом смотрела на него, ожидая, как будут отрывать ему губы от ручки, как потечет кровь, и понимая, как будет больно. Мы стояли на веранде и плакали оба навзрыд. Но тут тетя Леля приоткрыла дверь. Я не успела что-нибудь сказать, Горик мычал. Тетя Леля исчезла и тут же вернулась с полотенцем, смоченным горячей водой. И все! Губа отлипла, язык стал на место, никакой крови.
