семейство Касторидае, присоединившееся позже историй и голограмм, и наши незаметные маленькие соседи – Сцуридае. Не знаю, где они раздобыли дров, но была поздняя осень, и в доме просто так уже не удавалось посидеть. Наверное, Иерарх в честь гостя разрешил им взять вязанку или отправиться в лес за поиском сухих ветвей. Я, как обычно, пристроился за большим вечнозеленым кустом под окном, где была довольно сносная слышимость, порядком устав и засыпая. Вокруг стоял лес, наш дом был самый крайний, на границе заповедника.
Огонь полыхал, и все с удовольствием и недоверием рассматривали голограммы гостя, которые он вновь достал по просьбе только что присоединившихся. Из-за ветра я слышал уже лишь отрывки, но помимо названий и описания материков мне удалось узнать, что большой медведь и мой отец работали где-то вместе довольно долгое время. При каждом рассказе были попытки уговоров к возвращению отца. Гость постоянно повторял:
– Ну у них же были сведения о неполадках в реакторе, конечно, как только начались катаклизмы, ситуация усугубилась. В этой треклятой стране в последнюю очередь закрыли все станции. Куда они смотрели? Эмо, мы даже близко не смогли к ней подойти, и это чудо, что как-то удалось ее законсервировать. Если бы не данные человечества, сохранившиеся в городе, нам бы всем тут было запрещено селиться еще тысечелетиями.
Слова Фабина Касторидае заглушил ветер, я слышал лишь: «…почему они такие упертые эти люди, не стали присоединяться к радиационной конвенции, ведь…»
Помню лишь ответ гостя о том, что теперь уже никто ничего не узнает и хвала Великой Природе, что в этой части света удалось избежать того, что постигло Азию.
Потом все вовсе перешли на шепот, и я совсем плохо стал понимать, о чем идет речь. Только странные существа, о которых говорили украдкой, не давали мне покоя. Я помню тревожные выражения лиц и тихие неразборчивые переговоры в тот момент. Как отец смотрел на живот матери и переглядывался со своим другом. Может, они говорили о последышах?
Прошло минут двадцать нашего пути, и дом уже был виден за поворотом, когда навстречу выбежала Мартима. Я остановился как вкопанный – она была растрепанная и возбужденная, на светлой коже проступал румянец.
Мать ускорила шаг и, прежде чем Мартима успела открыть рот для упреков (весь ее вид свидетельствовал об этом), выставила вперёд руку и зарычала:
– А сейчас ты молча развернёшься и пойдёшь домой в свою комнату! И не выйдешь оттуда до самого вечера, да и вечером будешь есть молча, и я клянусь Великой Природой, что ты послушаешься меня!
Такие доводы меня не остановили бы, но, видно, природную послушность сестры не так-то просто вывести каким-то неимоверным событием семейного масштаба. Она резко развернулась, взметнув копну белых растрепанных волос, и побежала к дому. Я бы мог поклясться, что за этой сценой наблюдала рыжая макушка в верхнем окне. И с чего это сегодня занятия в младшей группе закончились
