так как сразу бросили сидящему на ступеньке, как специально за подаянием солдату охраннику банку тушенки. Так бывает, что была-то эта свинья целиком положена мне в доходный до рейхстага рюкзак, но может так надо, чтобы подменили – не сама же она пакуется в банки, если видно, что дело может дойти до протухания. Это дело само собой разумеющееся для индейцев, и даже используется для угощения дорогих гостей, когда тушканчик пролежит в заблудившемся лесу месяцев на шесть, так сказать, его уже личной творческой доготовки до нашей сладости весчей:
– Очень вкусных.
Но мы не индейцы и меня чуть не вырвало прямо на этого немецкого охранника заднего вагона, тем более, когда он запросил еще одну банку, только за то, чтобы пустить нас в тепло, или отдать хотя бы одному из нас свою – скорее всего – на волчьем меху шинель унтер офицера:
– За это тоже, – он постучал себя по погону, и я понял, что это именно хороший немецкий теплоход, на том радиоактивном топливе, которое мы ищем, ибо обычно задний вагон охраняет просто сверхсрочник, чтобы отдохнуть перед побывкой домой:
– Не в скором будущем, – а тоже, как здесь, лет двадцать пять отдать придется.
С другой стороны, в таких радиационных самодвижках долго не распространяются о своей жизни:
– Раз, два и голый вассер, – шкура-то сама уже сымается зо всего, вплоть до этого самого.
И комиссар как раз спросил его для однозначности:
– Вы чего везете?
– Я не скажу, – ответил этот оболтус, что мы все даже задумались: почему?
– Непонятно.
– Ты плетешь такую ерунду, как будто вы везете среди зимы астраханские арбузы, – сказал и даже улыбнулся ему командир партизанского отряда, которого – если хорошенько вспомнить – я даже не видел.
Но вот, как накаркал: поезд начали штурмовать на последнем зигзаге, где он не мог ускориться, чтобы уйти, как межгалактическая ракета от всех сразу местных неприятностей.
– Они на лошадях? – спросил я, сидя уже за одним из столов вагона-ресторана, как человек первый сюда зашедший и занявший сразу два места у окна.
Появилась кокетка и молвила на непонятном языке:
– В вашем теле сюда нельзя, – а то, что тело – это моя новая телогрейка, на вес золота в партизанском краю, она как будто не в курсе.
И в горячах даже не сдержался:
– Пошла ты знаешь, куда?
– Вот и видно, что вы на Кальтенбруннера не катите абсолютно.
– Я не шар, моя милая, чтобы с тобой кататься, даже если ты разденешься до своего белого фартука.
– Почему ты не знаешь того, что тебе столько раз говорили?
– Ладно, выпей пива и садись, – сказал я, но подумал, что мы только тянем время.
– Не бойся, они не начнут штурм бронепоезда, пока не получат сигнал от нас.
– Но вы не официантка?
– Если я вас обслужила по правилам, без секса, – это и значит, что я не только
