самого совершения События. – Ибо:
– Можно считать, что Иисус Христос не только сделал Открытие, каким Мир является на самом деле, а не каким его закрепостили люди – первосвященники в частности – а:
– Изменил его Своим приходом!
В этом, собственно, весь ужас, ужас, однако:
– Не понимания Этого происходящего.
И получается, что вторая история в Гамлете, которая не видна невооруженным глазом, это:
– Отец обманул Гамлета. – Не хватает даже знака восклицания, что отметить этот вираж – но по второму ходу пьесы.
Важно, что отметить и удерживать, что события происходят не как в обычном детективе, когда первая информация в конце всегда меняется на другую – иначе и раскрывать в нем нечего, а всегда – пусть и не буквально – удерживается в течении пьесы.
В детективе тоже первая часть пьесы, когда преступник еще не раскрыт остается, но о ней забывается, как об ошибке – здесь:
– Никаких ошибок – если Это Было, то Оно и есть, как существующее в Настоящем:
– Прошлое, – и потому невидимо, что напрямую с настоящим не связано.
Следовательно:
– Быть или не быть Гамлета – это выбор:
– Следовать ли первоначальному плану пьесы, или – нет, не поверить Тени отца – а независимо от того, права Тень или нет – следовать этому – можно считать:
– Злому замыслу, – нарочно!
И тогда получается, что не Гамлет здесь униженный и оскорбленный, который думает-решает:
– Отомстить или нет, а наоборот, он атакует, как:
– Неправда!
И даже не потому, что считает:
– И правда не лучше, – идет именно За Неправду! – Ибо:
– А почему бы мне сегодня не быть победителем, чем всегда только:
– Мыслить и страдать? – чем Я:
– Хуже.
Как и Дядя Ваня Чехова хочет доказать:
– И на Сцене, как дома люди чавкать не обязаны! – что, собственно, продуцируется и продолжает делаться в сегодняшних допотопных чтениях переводов кино.
По первому плану пьесы все должны знать, что униженный и оскобленный – это именно Дядя Ваня. И он сам это понимает, и решает, как Гамлет:
– Извиняйте, мои дорогие, но я больше не хочу быть дураком – буду, как все:
– Господином своего положения!
– Ну, а почему-йта, милый мой? – можно спросить.
– Просто: не хочу всегда быть крайним, тем более, что я вас всех умней.
Тоже самое делает и Раскольников в Преступлении и Наказании Достоевского, он отнюдь не покоряется своей участи униженного и оскорбленного дурака, даже:
– Дурачка, – а, хотя и с очень, очень большим трудом, а вылазит, так сказать, из этой ямы, куда его сбросили.
Он – Дядя Ваня – стреляет в профессора Серебрякова, чтобы так его запугать, что:
– Хотя
