Он вскакивает, подлетает к двери и начинает трясущимися руками судорожно поворачивать ключ в дверном замке. Распахивает дверь. И видит… четыре пары глаз, ошалело пялящихся на него. В испуге, смятении, оцепенении, не зная, как себя вести. И первая пара. Его пара. Ровно перед ним, смотрит прямо, безотрывно, лихорадочно черными кляксами неестественно расширенных зрачков. Зрачки растекаются по радужке и превращаются в фигуры животных. Чёрнобурые лисы становятся угольными воронами, вороны – смоляными борзыми, борзые – агатовыми соболями, соболи – аспидными осетрами, а осетры – антрацитовыми обезьянами. Вечность и пол мгновения они с Софьей вглядываются друг в друга. Молча, не проронив ни звука, не шелохнувшись, не дыша. Всё, что вертелось на языке, на нём и застыло. «Барин, барин, простите! Ей богу! Не знал! А знал бы, не впустил!». «Сказала, что вы её ждёте, а вона чего учудила!». «Одержимая». «Бесноватая». «Насилу оторвали». Шелестели сухие губы под четырьмя парами быстро моргающих, виноватых глаз.
«Я знала, что он поедет к Вам. Сказать. Я ему специально сказала, то, что сказала, то, во что он поверит. Во что он хотел бы верить. Во что так бы уверовал, что не смог бы более молчать. Чтобы начал действовать. Чтобы нашёл Вас. Чтобы я нашла Вас. А сегодня страстная пятница… – Софья чуть отстранила Александра и прошла к нему внутрь. – Теперь закрывайте».
Обходит со спины. Встаёт рядом. Не смотрит на него. Не смотрит, но улыбается. Он кожей чувствует, хотя сам и не видит этого, не в силах на неё взглянуть. Хочется спросить «почему». Но это бессмысленный вопрос. Всё и так понятно. Синие тени ложатся на лица и колышутся голыми ветвями сирени и чубушника. Окно приоткрыто. Доносится терпкий запах липких набухших почек и жирной плодородной почвы.
Какой грех. Время проглатывает часы. И часы бьют полночь. Начинается Великая суббота.
Тихая суббота.
Всё тихо.
Лихо.
Стихло.
Они засыпают под тонкой простынёй. Рука в руку. Тело к телу. Кожа к коже.
Это ли то? Да. Это.
Потом наступает Пасха. Воскресенье. Они бьются кармазинными яйцами. И оба разбиваются вдребезги от удара друг друга. Исходят мелкими трещинами и крошатся. Крошат кулич, выковыривают из него изюм и раскладывают на шашечной доске по цветам. Ей – светлый, ему – тёмный. Светлый – потому что она хочет пойти первой. Начать игру самой, сделать первый ход. Тщеславие – определенно её грех, но это ему даже нравится. Сыграли. Обыграла. Сыграли. Обыграла. Сатана. «Больше с тобой играть не буду». Смеётся, а самой стыдно за победу. Не хочет его расстраивать. Решила, что если будут ещё партии, то непременно проиграет.
Кто она ему, что она ему, зачем она здесь… Александр не знал. Не хотел знать. Боялся знать. Но непрестанно спрашивал себя. Не получая ответа. Нет понимания. Всё было так покойно. Но покоя больше нет. Он покойник былой свободы. Время тянется и растягивается. Натягивается
