прямо сейчас.
Февраль 1828 года,
Москва, Марьина Роща
Порыв ветра ударяет по щеке россыпью льдистых осколков. Соня стоит на коленях напротив распахнутого окна. Вьюга завывает и завивает сединой ей космы. Она монотонно, бесконечно повторяет: «Боже, не дай нам расстаться. Боже, не дай нам расстаться». «К барьеру!». Порыв ветра ударяет по щеке россыпью льдистых осколков. Александр выпрямляется. Ему больше не холодно. Ему смешно. Хочется хохотать в голос. Напротив – Павел. Рука дрожит, губы дрожат. Прицеливается. Сейчас он выстрелит, и всё будет кончено. Но у него есть ещё секунда. Нет, не спастись, но проститься. И просить прощения. «Я, Александр Верейский, клянусь быть верным до последнего вздоха», – когда-то клялся он. Клянусь быть верным. До последнего вздоха. Кому? «Соня, я…» Застыло у него на губах. Воздух рассекло. Горячий металл вошёл в его левый зрачок. И впервые за месяцы темноты он увидел им свет и проснулся кем-то другим.
Глава 2
1852
С самого рождения у него был только один изъян – равнодушие.
Когда он был ребёнком, домашние и гувернантки не могли нарадоваться на него. Каким благом им виделось его апатичное спокойствие. Какое смышлёное тихое дитя! Отрада сердца и глаз. По мере того, как он рос, его равнодушие стало походить на вялость и болезненность. Иногда его принимали за скромность. Но оно не имело ничего общего со стыдливостью и кротостью. Он не был боязлив, не чурался общества и уверенно держался в центре внимания. Вместе с тем, его способности любить, сострадать и даже вожделеть, если и существовали где-то глубоко внутри, то ничем не выдавали себя. Он никогда никого не любил. Он не умел люто ненавидеть и всем сердцем сожалеть. Он не был способен на большие чувства. Впрочем, как и на низость. В нём таинственным образом сочеталось благородство и хладнокровие. И эта смесь внушала окружающим чувство настороженности и тревоги. Он казался опасным. Так оно и было.
Александр Павлович Ланской был самым молодым чиновником первой экспедиции Третьего отделения Собственной Его Императорского Величия канцелярии. Деловые связи отца и более тонкие связи матери, о которых ему неприятно было думать, позволили ему носить тёмно-зелёный фрак с искусным шитьём из матовых золотых нитей и тешить своё тщеславие. Всевидящее карательное око Российской империи. Сколько ниточек судеб сходилось к его рукам… Его положение вполне удовлетворяло его амбициям. И всё равно он жаждал большего. Не когда-то в будущем, за выслугу лет, а здесь и сейчас. Словно отсутствие чувств необходимо было компенсировать обилием званий и наград.
Отец учил его быть первым во всём. Он желал видеть его лучшей версией себя, пока в один день что-то между ними не сломалось. Отец заметил в его тогда ещё детском лице нечто чужеродное. Частицу хаоса, спрятанную в изгибе губ, горбинке на носу. Чужих по форме. Чужих по содержанию. И это заставляло его сердце биться прошлым. Каждый такой удар
