запомнилось, что София прикормила снегиря. Раскроет ладонь. Ждёт. Он таится, выжидает в терновнике, потом вспорхнет и вылетит из-за ветвей, сядет и клюёт-клюёт просо, рассыпанное в пригоршне. Доверяет. Прилетает каждый раз, как она его поманит. А она его часто зазывает. Нравится. Брюшко рябиновое. Но лучше всего в нём глаза: чёрные, безбоязненные, посвёркивают закатом. «Он как я, – говорит София. – А зря». Не зря. Солнце теплым маслом растекается по мякоти радужной оболочки и лениво стекает в воронку зрачка. Неспешно затягивает внутрь, вглубь, на дно колодца. Оттуда уже и не выбраться.
И так долго было, пока не прекратилось. Она что-то спросила, он что-то ответил. Всё не то. Всё не так. Не те слова, не те мысли. Говоришь не то, что думаешь. Думаешь не то, что говоришь. Думай, что говоришь. Говори то, что думаешь.
Прилетает каждый раз, как поманит. На этот раз ладонь смыкается. И давит, сдавливает. Выжимает жизнь. Недолго трепыхается. Судорожная пульсация. И всё. Размыкает блестящие кровокрасной влагой пальцы, и падает на землю. Брюшко рябиновое. Но лучше всего в нём глаза: чёрные, безбоязненные, посвёркивают закатом. «Он как я, – говорит София. – А зря».
И больше её нет. И больше ничего нет. Сердце разорвалось и вытекло через глаза, рот и уши. Александр думал, что сможет жить, как раньше. Но всё, что было, разрушилось. А на утро, впервые проснувшись один, увидел, что опять не видит левым глазом. Теперь уже окончательно. Забрала его с собой. Теперь он – её. Она всё видит, что с ним происходит, а он не видит вообще. Ничего. Никого. Ни зрячим, ни не зрячим зрачком.
Он не выходил из дома. Он выходил из дома. Он был в себе. Был вне себя. Но больше ничего не помогало. Всё напоминало. Кричало, шептало, шипело, плевалось прошедшим. Сил больше нет.
И он скоропостижно отбывает в Женеву.
Январь 1826 года
В Женеве.
В жене.
Смысла нет. Вначале, когда приезжает – отпускает. Смена обстановки, лиц, декораций, уклада, привычек, всё это работает на него. Думает, что удалось. Сбежал. Отпустило. Но чем более новое входит в привычку, тем скорее старое возвращается вновь. Тонет. Задыхается. Вынырнет ненадолго, как его тут же новой волной взахлеб. И так из раза в раз. Пока там находится с полгода, всё хочет что-то написать, но не знает, что и как, сомневается, нужен ли, конечно, не нужен, от неё ни строчки, а потом узнаёт, что она вышла за Павла. И всё. Конечно. Кончено. Не начавшись. Бессмысленная деятельность накрывает с головой. Он всё что-то делает, делает, в одиночку, на пару или в толпе. Но всё не то. Всё не те. Это ли то? Нет. Не то. Чувство, что его предали и бросили не покидает. Сидит и гложет его, медленно пережевывает и съедает мозг. В солнечном сплетении – чёрная дыра, затягивает в себя все мысли, все чувства с горизонта событий. Это еще рано знать. Это еще неизвестно. Не время. Неважно. Лучше быть в себе. Лучше быть холодным. Лучше никогда никого к себе не подпускать. Не открываться. Чтобы не было больно. Панцирь – лучший щит. Я плохой и бесчувственный.
