Я. Гинзбург, рассматривая историю русской поэзии, приходит к выводу о том, что «с началом XIX века поэтика жанров сменяется, в сущности, поэтикой устойчивых стилей»[97]. В качестве одного из признаков таких стилей она называет слова-формулы, например: слезы, мечты, кипарисы, урны, младость, радость – как «своего рода стилистические „сигналы“ элегического стиля»[98]. Не случайно литературная критика часто видела в подобных словесных формулах литературные штампы, особенно критика, руководствовавшаяся идеалами гражданского романтизма. «Прочитав любую элегию Жуковского, Пушкина или Баратынского, – пишет В. К. Кюхельбекер, – знаешь все. Чувств у нас уже давно нет: чувство уныния поглотило все прочие. Все мы взапуски тоскуем о своей погибшей молодости; до бесконечности жуем и пережевываем эту тоску и наперерыв щеголяем своим малодушием в периодических изданиях.
…Картины везде одни и те же: луна, которая, разумеется, уныла и бледна, скалы и дубравы, где их никогда не бывало, лес, за которым сто раз представляют заходящее солнце, вечерняя заря…»[99].
В художественных системах с приоритетной функцией авторского начала такого рода общие места предельно редуцируются, потому стереотип оказывается не стилистическим приемом, а предметом изображения и, как правило, окрашен авторской иронией. Чаще всего она направлена на стереотипы поведения или стереотипные представления людей (персонажная сфера). Так, например, литература не раз обращалась к изображению стереотипности мышления как способу «примитивизации» жизни. Герой известного рассказа В. М. Шукшина Василий Егорович Князев, для большинства «чудик», уехав из дома и добравшись до родственников, отправляет жене телеграмму: «Приземлились. Ветка сирени упала на грудь, милая Груша, меня не забудь. Васятка». Телеграфистка заставляет его переписать текст, объясняя, что телеграмма – это вид связи. Чудик корректирует: «Приземлились. Все в порядке. Васятка». Телеграфистка сама внесла дополнительные исправления, и в итоге получилось следующее: «Долетели. Василий»[100].
Стереотипность может выглядеть и как бытовое эпигонство, когда человек повторяет манеру поведения другого, по сути дела, ему чуждую. Характерные литературные примеры такого поведения – Грушницкий («Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова), Кукшина и Ситников («Отцы и дети» И. С. Тургенева) и т. д. Литература может изобразить стереотип внешнего облика человека. Именно так создает А. С. Пушкин портрет Ольги в романе «Евгений Онегин»:
Всегда скромна, всегда послушна,
Всегда как утро весела,
Как жизнь поэта простодушна,
Как поцелуй любви мила;
Глаза, как небо, голубые,
Улыбка, локоны льняные,
Движенья, голос, легкий стан,
Все в Ольге… но любой роман
Возьмите и найдете верно
Ее портрет: он очень мил,
Я прежде сам его любил,
Но
Гинзбург Л. Я. О лирике. – Л., 1974. – С. 24.
Там же. С. 27.
Кюхельбекер В. К. О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие // Литературно-критические работы декабристов: сборник. – М., 1978. – С. 194.
Шукшин В. Чудик // В. Шукшин. Избранные произведения: В 2 т. – М., 1975. – T. 1. – С. 107.
