устно и, конечно, собственными трудами. Эссе «Очерк о г-не Бергсоне и бергсоновской философии» и «Общий очерк о г-не Декарте…» являются его ответами критикам Бергсона: философу-томисту Жаку Маритену; поэту, эссеисту и общественному деятелю, не скрывавшему своего антисемитизма, Шарлю Моррасу; писателю и публицисту Ж. Бенда. Пеги и Бенда дружили с молодых лет и их взаимная симпатия не омрачалась идейными разногласиями.
В «Общем очерке о г-не Декарте…» Пеги радуется тому, что два таких разных человека – он и Бенда, которых, впрочем, роднит прямодушие, жажда правды, но многое и разъединяет, в первую очередь то, что относится к восприятию мира (Бенда в философии выступает пламенным сторонником абсолютной строгости и неумолимой рассудочности, а Пеги, как он просто сообщает о себе, «благочестивый христианин»)[61], два таких непохожих собеседника находят общий язык и ценят возможность общения. Объяснение этого сходства несхожего, предложенное в очерке, существенно и красноречиво уточняет черты интеллектуально-нравственного образа самого автора: «Оба вместе и один по отношению к другому чувствуют себя причастными чему-то общему: им ведомо несравненное достоинство мысли, и они, вопреки и против всего несогласного с ними мира, вопреки и против всех варваров знают, что не существует ничего более значительного и серьезного, чем мысль»[62].
В своем уходящем в глубину веков роде Пеги был первым человеком, посвятившим себя умственному труду. Его неутомимое трудолюбие подтверждается не только свидетельствами очевидцев, но и объемом сделанного им; он принадлежит к числу наиболее плодовитых писателей Франции. В интеллектуальном ремесле Пеги видел себя искусным мастером, который никому так не доверяет, как себе: его авторецензии и автохарактеристики важны и для понимания его мировоззрения, и для описания его поэтики: «Замкнутый и упрямый, крестьянский сын, христианин, бунтующий без передышки, всегда сопротивляющийся власти. В доме, где мать по семнадцать часов в сутки в течение сорока или пятидесяти лет плела стулья, он, прилежный ученик, никогда не признавал своим ничего, кроме этой верхней детали скелета, в которой мозг и которая не может не быть в такой же форме, готовности к труду как и другая часть скелета, именуемая пальцами руки. Подобно своим предкам, работавшим в страду по шестнадцать и восемнадцать часов в винограднике, в разгар лета и до сентября, от раннего рассвета до полной темноты, и он хотел трудиться изо всех сил. Он хотел изготавливать драмы, словесные гобелены, диалоги, очерки, как выплетают стулья, строка за строкой, стих в стих… Ему хотелось за рабочим столом, на семидесяти квадратных дециметрах, покрытых толстым зеленым сукном, делать то же, что его предки в долине Валь и на склонах Сен-Жан-де-Брей: дни без счета и без границ… без старения. Дни, когда винодел утомлял виноградник, жнец утруждал жатву»[63].
По воспоминаниям Ж. Бенда, опубликованным в 1939 г., его прогулки с Пеги вдвоем были почти ежедневными на протяжении
Между тем в Ватикане его таковым совсем не считали. После «запрета», наложенного в 1914 г. на три основные книги Бергсона, в соответствующих комиссиях при «Святейшем Престоле» рассматривался вопрос и о правоверии Пеги, которого также могли ожидать санкции или предупреждения, и не только как защитника интуитивизма, но и как «увлекающегося и эксцентричного» мыслителя (письмо аббата Булена Жозефу Лотту), смущающего непродуманностью и доморощенностью своих речей многих трезвомыслящих католиков.
Péguy Ch. (Euvres en prose completes. P., 1992. Т. III. P. 1285.
Ibid. P. 1291.
