первое совершилось от небытия к бытию, новое совершается через небытие к вечности. Смерть нельзя обойти в смертном мире, где к смерти все готово.
Но неизбежность смерти, согласно Пеги, не только не лишает человека свободы (свободы выбора), но дарит ему эту свободу в высшем значении и осуществлении: перед лицом смерти человек может уверенно выбрать жизнь[72]. «И для этого христианство никогда не предлагало доказательств, строгих и логичных. В нем все продумано для того, чтобы не предлагать доказательств, чтобы предложение не имело никакого смысла, пока это нужно, до дня суда, когда это [предложение доказательств. — П. К.] станет ненужным. Его лучшее доказательство, его единственное доказательство в том, чтобы не предлагать доказательств»[73].
Доказательство ставит точку в послании, обрывает его, показанное же и внушенное, согласно интуиции Пеги, продолжает разговор суггестивно, таинственно, оно продолжается в слушающем и после точки. Между сказанным таким образом и воспринятым устанавливается внутренняя длящаяся связь. Неокончательные мысли и находят для себя соответствующие, «сшиваемые по размеру» (Пеги об идеях Бергсона), только им присущие формы – шеренги александрийского стиха, мерно и мощно шагающие, по выражению писавшего о поэтике Пеги Альбера Шабанона[74], к горизонту, по бесконечному простору к бесконечному Богу; и обильные, вьющиеся потоки верлибра; и проза эссе, недописанная при жизни, обрывающаяся на середине фразы, а если изданная самим автором, то и тогда не оставляющая впечатления завершенности – номер «Тетрадей» должен был выйти вовремя и писатель ставил точку на бумаге, но не в уме.
В умозрении Пеги мир не дробится, не познается по частям, хотя бы даже условно. Пеги не считает, например, вопреки агрессивным в ту эпоху суждениям, навеянным сциентизмом, материализмом, позитивизмом, что точные науки по определению точны, что они безусловно, аксиоматично обладают определенностью. Напротив, в его умозаключении удивляет кажущаяся при первом чтении парадоксальность: в материалах своей незащищенной диссертации по философии Пеги неоднократно, разными словами, утверждал, что науки, и даже математика, не говоря о естествознании, в конце концов оказываются (в свете видоизменяющегося и уточняющегося знания) чем-то расплывчатым, непостоянным, и наоборот – искусства, словесность, философия предстают твердыней, законченностью и точностью. Эта устойчивость лирико-созерцательной стихии, ее верность самой себе покоится на принципах, относящихся к внутренней жизни человека, который, чем бы ни занимался и когда бы ни жил, все тот же: одновременно слабое, бедное существо и величественное, богообразное создание.
У Пеги, ученика Бергсона, интуитивиста и с годами все более ученика Христова, верующего в Единого Бога – Троицу, в Существо цельное и простое, из Своей непостижимой цельности и простоты создающее многомерность и красоту
Ср. Второзаконие 30, 19-20: «Жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое, любил Господа Бога твоего, слушал глас Его и прилеплялся к Нему; ибо в этом жизнь твоя и долгота дней твоих…».
Péguy Ch. (Euvres en prose completes. P., 1992. Т. III. P. 765.
Chabanon A. La poetique de Charles Péguy. P., 1947. P. 34.
