что ж это, уже своих не признаешь? – с упреком полушутя спросила Ольга лошадь Петра Корнеевича.
Заинтригованный конь, пританцовывая на месте и нервно прядая ушами, с нескрываемым интересом начал косить на незнакомку своим удивленным лиловым умным глазом, словно никак не могла понять, откуда взялась такая неписаная красавица.
Ольга молча с нескрываемым удивлением стала рассматривать этого небезразличного ей нежданного ухажера. Ладно скроенный бешмет, как будто сшитый по заказу самого Петра Кореевича, сидел на нем в обтяжку. Поверх бешмета была надета длинная белая праздничная черкеска с черными газырями и с тонким серебряным галуном на воротнике. А черные штаны с красными лампасами, подаренные отцом, до глубины души поразили молодую казачку. Ольге было приятно любоваться молодым любимым казаком, которым она бредила и по которому сохла ночами, но виду она старалась не показывать.
Гордостью Петра Корнеевича, как и многих станичных казаков, конечно же, был ременный пояс, украшенный разными замысловатыми серебряными висюльками, похожими на маленькие лезвия ножей, который вызывал зависть у его многочисленных сверстников. За поясом с подчеркнутой ребяческой небрежностью теперь торчал отцовский кинжал в серебряной оправе с дарственной надписью на не понятном арабском языке.
Ольга, насмешливо улыбаясь, с особой придирчивостью стала рассматривать представшего перед ней разряженного красавца и не без наигранного удивления с вкрадчивой подковыркой поинтересовалась:
– Ты случайно, Петро Корнеевич, не озяб, што узял и по-зимнему принарядился в такую жарищу? Или, можить, уже на службу собралси?
Петр Корнеевич быстро оправился от минутного смущения и, чувствуя в Ольгиных словах насмешку, которая, как жгучая крапива, жиганула его по голому заднему месту, вскинул голову.
– Как тольки женюсь на тибе, тогда и на службу можно будить спокойно сбираться! – сказал он с твердостью в голосе и двумя пальцами расправил свои жиденькие белесые усы.
Ольга, нервно покусывая пунцовые губы, все еще искоса насмешливым взглядом следила за каждым движением своего вдруг не в меру осмелевшего возлюбленного.
– Ты это всурьез сказал насчет женитьбы или лишь бы языком потелебенить? – с недоумением спросила она.
Петр Корнеевич с бесовской, озорной искоркой в глазах сбил кубанку на затылок, вытер ладонью пот со лба и тяжело, не без намека, вздохнул. Глаза его охальные, стригущие так и пожирали молодую, стройную казачку, стараясь притянуть и завлечь ее в свой соблазнительный греховный омут.
Потом, глядя куда-то в сторону и сохраняя при этом вполне серьезный вид, он с волнением скоропалительно сказал:
– Любушка ты моя распрекрасная, небось, испужалась моего коня до смерти?
– А я не робкого десятка, так что не дюжа переживай за мине! – отрезала Ольга.
