не только как живописца, – но тут сквозит и жалость к себе. Искусство, его произведения, любимые кар[тины] и статуи для меня пр[ежде] всего тесно связаны с полом и моей чувственностью. Нравится то, что напоминает в них о любви и ее наслаждениях, хотя бы сюжеты иск[усства] вовсе о ней и не говор[или] прямо. Я поклоняюсь вечно прекрасн[ому?] <…>[159] мира – ф[акингу][160]; люблю его истинно красивым, люблю им любоваться, людей, которые в этом красивы»[161].
Сомов являет в собственной характеристике весьма противоречивую мизогинию: он во многом ощущает себя женщиной, но к женщинам чувствует отвращение как к объекту желания; при этом Сомов, подобно женщине, испытывает влечение к мужчинам. Внешнее, телесное, противостоит внутреннему, самоощущению художника, что, по его словам, имеет выражение в созданных им произведениях. Распространенный вариант несоответствия внешнего и внутреннего, подмены одной идентичности другой представляет собой маскарад. Собственно, сама идея маскарада выстроена вокруг смены идентичности – его участники всегда предстают не собой, а кем-либо еще. Надо полагать, мотив маскарада не случайно получил значительное распространение в искусстве Сомова, а, возможно, отчасти определил частые обращения художника к XVIII столетию – эпохе, когда маскарады были одним из любимых развлечений. Общеизвестно, что на них нередки были случаи переодевания мужчин в женское платье, а женщин – в мужское.
Многие персонажи произведений Сомова изображены в маске, как в «Пьеро и даме» (1910) и «Язычке Коломбины» (1915), или с маской в руке – как, например, в «Паре, одетой для венецианского карнавала» (1930). Лица некоторых других закрыты вуалью – три таких акварели хранятся в одном только музее Эшмолеан (одна – 1927, две – 1928). В своем дневнике Сомов называл эти воображаемые портреты «Dame voilée»[162] либо «Femme voilée»[163], что переводится с французского соответственно как «Дама под вуалью» и «Женщина под вуалью» (дословно – «Завуалированная женщина»).
Здесь самое время вспомнить о противоречивой мизогинии Сомова, а также о слове «тетка» (и равнозначном французском «la tante» и немецком «Die Tante»), выступавшем в старой России самоназванием не только феминных гомосексуалов, но и тех, кто не чувствовал себя женщинами[164]. Из дневника мы знаем, что Сомову это слово было прекрасно известно – более того, теткой его бранил Лукьянов[165]. Впрочем, и сам художник иногда высказывался от лица вымышленной «дамы, которая любит молодых мужчин»[166]. В своей среде многие тетки носили «аристократические» прозвища – Баронесса, Принцесса, Королева[167]: надо полагать, в названии «Книги маркизы» фигурирует вполне определенная Маркиза, а именно сам Сомов.
Многие выдающиеся художники итальянского Возрождения (а вслед за ними и мастера следующих столетий) придерживались мнения Сократа о превосходстве любви между мужчинами и первенстве мужской красоты над женской[168]. Это находило отражение в их искусстве. Например,
Одно или два слова неразборчиво.
От английского слова fucking – ебля.
Запись от 1 февр[аля 1914 г.
Запись от 3 мая 1928 г.
Запись от 12 марта 1928 г.
Хили Д. Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства. М.: Ладомир, 2008. С. 35–67.
См. запись от 21 июня 1931 г.
Запись от 6 мая 1933 г.
Хили Д. Указ. соч. С. 56, 63.
Не перечисляя обширную литературу по этому вопросу, укажем, в первую очередь на труды J. Saslow: Saslow J. The Ganymede in the Renaissance. Homosexuality in Art and Society. New Haven: Yale University Press, [1986]; Saslow J. Pictures and passions. A history of homosexuality in the visual arts. New York: Viking Penguin, [1999]. Также см.: Fernandez D. A Hidden Love. Art and Homosexuality. Munich, Berlin, London, New York: Prestel, 2002. P. 16–69; Reed C. Art and homosexuality. Oxford: Oxford University Press, 2011. P. 14–16, 45–47.
