Нувель единственный, по мнению художника, верно трактовал его искусство.
Уже критики начала ХХ в. обратили внимание на особенное в искусстве Сомова место темы смерти и всего, что связано с самыми мрачными и тревожными проявлениями потустороннего. «Во всем Сомове, – писал С. К. Маковский, – есть нечто, говорящее о смерти, о тлене, – есть нечто, от чего изображенные им люди кажутся фантастически оживленными, не живыми»[176]. С. П. Яремич и вовсе начал свой рассказ о художнике с впечатлений от совместной прогулки по сельскому кладбищу и поведения Сомова, который, протиснувшись сквозь печальную толпу, с чрезвычайном любопытством наблюдал за похоронами[177]. Этот интерес развился не вдруг. Известны свидетельства Бенуа о юношеском увлечении Сомова спиритизмом; порой оба художника вместе присутствовали на сеансах: «Надо признать, что ответы через блюдечко бывали иногда поразительны по остроумию и по глубине, однако и эти умные речи внезапно сменялись дикими шутками, а то и просто ругательствами, причем дух выказывал особую склонность к порнографии»[178].
В 1897 г. Сомов в обширном неопубликованном письме из Парижа рассказал старшему брату о посещенном им представлении в «Cabaret de nuit»[179]. Художник признавался: «Мне было несколько жутко идти туда, подобно тому, как бывало жутко одному насильно в темную ночь или в сумерки пройти кругом Павловой дачи около осин по дорожке, идущей в ряд с шоссе. Было за десять часов вечера. Шутка – приятное чувство не прошло и тогда, когда я подошел к cabaret с улицы»[180]. Из этого послания нетрудно заключить, что, хотя постановка была посвящена теме смерти, ее составляли иллюзионистские номера и ничего эзотерического в ней было. Появление духов и оживление мертвых сопровождалось самыми скабрезными шутками актеров, да и в целом эротическое в этом действии преобладало над макабрическим[181].
Вопреки надеждам, художник не испытал подлинного ужаса, но все равно остался доволен увиденным[182].
Вопрос связи эротики и смерти в жизни и искусстве Сомова чрезвычайно занимал окружение художника. Хорошо знавший его сотрудник Русского музея В. В. Воинов посвятил этой теме несколько страниц своего неопубликованного дневника и пришел к выводу о взаимопроникновении у Сомова сексуального и потустороннего. Повествующие об этом записи слишком длинны, чтобы приводить их полностью, поэтому мы ограничимся лишь самыми содержательными цитатами: «Г. С. [Верейский], который так преклоняется перед Сомовым, сказал мне, что ему все-таки кажется, что его творчество – на роковом уступе. В творчестве К[онстантина] А[ндреевича] есть какая-то роковая трещина, есть какое-то дыхание смерти [здесь и далее в этом отрывке все подчеркивания сделаны автором. прим. – ПГ]. Как бы ни было совершенно его мастерство, все же в картинах чувствуется что-то мертвое, пугающее… М[ожет] б[ыть], это коренится в глубоких тайниках его души. Он – очень замкнутый, не загорается, подобно, например, Алекс[андру] Ник[олаеви]чу Бенуа или Б. М. Кустодиеву.
Маковский С. К. Страницы художественной критики. Кн. 3. СПб.: Аполлон, 1913. С. 105.
Яремич С. П. К. А. Сомов // Степан Петрович Яремич. Оценки и воспоминания современников. Статьи Яремича о современниках. Сборник. СПб.: Сад искусств, 2005. С. 207.
Бенуа А.Н. Мои воспоминания. Т. 1. С. 472–473.
См. письмо к А. А. Сомову от 24 октября 1897 г. ОР ГРМ. Ф. 133. Ед. хр. 193. Лл. 17–21 об.
Там же. Л. 18.
Вот небольшой отрывок из письма: «Человек в красном говорит, что он покажет духов. Приглашают даму. Дама находится (конечно и наверное наемная) <…>. Красны[ый] чел[овек] и она заводят шуточный разговор. Он говорит, что сейчас явится дух Дон Жуана; тотчас же около нее появляется в виде одной тени (сделано очень искусно) зеленый скелет в саване и жестикулирует перед ней. Она, конечно, не видит его, ибо это так устроено, что только от публики видны духи; потом кр[асный] челов[ек] спрашивает ее, не хочет ли она, чтобы он показал ей того, кто ее лишил невинности и просит ее посмотреть на стол рядом. Вдруг у нее под носом на столе сидит белый заяц. Ну, конечно, в публике гоготанье и остроты. [Смысл этой шутки в значении французского выражения poser un lapin – не явиться на свидание. –
Там же. Лл. 21–21 об.
