законы приличия и собственная стыдливость скромного викария и наделенной всеми возможными добродетелями пасторской дочери. Как будто они видели друг друга впервые; во всяком случае, для Шарлотты Бронте, можно сказать, так оно и было: она в первый раз увидела этого дотоле неприятного ей человека в столь неожиданном благородном свете.
– Ну что же, – мягко произнес мистер Николлс, – я, пожалуй, пойду. Скоро проснется ваш почтенный батюшка. Мне нужно подготовить для него отчет о наших приходских делах. Желаю вам доброго вечера, дорогая мисс Бронте.
Он медленно двинулся к двери, явно желая отсрочить момент расставания, но не находя для этого предлога.
– Артур! – робко окликнула его Шарлотта; она могла позволить себе обратиться к нему по имени, так как по своему положению они были на равных – в этом состояла неоспоримая привилегия простого викария перед состоятельными лондонскими друзьями Шарлотты Бронте, обращение к которым было сопряжено с непременным употреблением дежурных приставок «мистер, мисс и миссис».
Артур Белл Николлс остановился и оглянулся.
– Если вам захочется поговорить со мной, можете прийти сюда снова. Заходите, когда пожелаете. Я буду рада видеть вас.
С тех пор преподобный Артур Белл Николлс стал наведываться к дочери своего патрона ежедневно. Его появления в ее комнате теперь не заставали Шарлотту врасплох, как это было в первый раз. Она уже привыкла к этим регулярным визитам и, более того, не раз ловила себя на мысли, что часы, проведенные в обществе викария, ей дороги, и она с нетерпением ожидает новых встреч.
Вероятно, и сам мистер Николлс испытывал те же чувства. Казавшийся прежде равнодушным к своей внешности, теперь он стал то и дело останавливаться перед большим зеркалом, находившимся в гостиной пастората, задумчиво вглядываясь в свое отражение и с печальными вздохами размышляя, как можно хотя бы немного исправить положение. Он тщательно приглаживал свои непослушные волосы, поправлял одежду и, убедившись, что более ничто делу не поможет, в последний раз критически оглядывал себя с головы до ног, после чего, не ощущая ни малейшего удовлетворения своим видом, расстроенно отходил в сторону.
Что же касается манер и поведения почтенного викария, то здесь явно наметились сдвиги в лучшую сторону. Его вздорный необузданный нрав стал ровнее, угрюмая суровость уступила место искренней сердечной приветливости. По крайней мере, таким он был в обществе Шарлотты. С нею он чувствовал себя на удивление бодрым и поистине окрыленным, как будто впервые в своей жизни скинул с себя ненавистные оковы условности и стал наконец самим собой.
Ни разу за все время посещений мистером Николлсом скромной обители пасторской дочери не было случая, чтобы викарий явился с пустыми руками. Он с видимой радостью делал Шарлотте простые и невинные, но очень милые презенты. То это были прелестные первоцветы или колокольчики, мгновенно оживлявшие маленькую мрачную комнату восхитительной природной свежестью,
