рассвирепел от таких неудач, требовал остальных одним махом в трещину спустить – но тут Совет взбунтовался, запретил ему.
Я тихонько выдохнула.
Как хорошо, что Сайнор не принимает никаких решений в одиночку!
Обезумевший с горя король способен наворотить таких дел, что полстраны поляжет. Но у нас его всегда может остановить единогласным решением Совет – собрание руководителей всех девяти ведомств, людей опытных, умных и очень, очень разных. Если уж тонконогая кокетка из Ратуши протестует бок-о-бок с гротескным военным министром, то идея короля и впрямь плохая.
– Скандалище был изрядный, – Патрициус сопровождал речь бурной жестикуляцией, как при игре в пантомимы, – Совет потребовал, чтобы через неделю все трещины в кургане запломбировали от греха подальше. Сайнору ничего не оставалось, кроме как объявить щедрое вознаграждение для добровольцев, если они до того успеют найти принца в некрополе.
Мы с кентавром уставились на газету, которую я бросила на землю и прижала камешком. Маг и воин на нем могли похвастаться поистине идиотскими улыбками. Иллюстратор явно испытывал глубочайшие сомнения по поводу того, к чему призывал.
– И много нашлось добровольцев?
Патрициус закончил плести венок, затянул какой-то хитрый узелок, чтобы ромашки не рассыпались, и с пиететом творца возложил его мне на голову.
Потом серьезно сдвинул рыжеватые брови и отрицательно покачал головой:
– Нет, мадам. Люди видели того Ходящего, выжившего. Никакие деньжища того не стоят.
Я с беспокойством почувствовала, как из сердцевин ромашек выбираются муравьи.
Вероятно, Патрициус испугал их, когда внезапно сорвал цветы. Это как если бы ты зашел в кабак по соседству, и его вдруг унесло невиданным доселе смерчем. Умные насекомые притихли на время плетения венка – решили переждать бурю. Теперь, оказавшись у меня на голове в относительном покое, они осмелели, повылезали, поползли оценивать ущерб и исследовать новые территории. Судя по энтузиазму, с каким они закопошились, новая реальность превзошла их самые смелые ожидания. Великое переселение муравьишек… И я на роли кисельных берегов.
У меня руки чесались с визгом отбросить венок в сторону, но я не хотела обидеть Патрициуса. Дюжина дней на чужбине в компании Кеса и своего очумелого одиночества сделали меня до странности сентиментальной. Я решила стерпеть муравьев. Напоминала себе, какая я стала взрослая, сильная, крутая, умудренная, прах его побери, опытом. Негоже такой детине бояться лесных рыжиков.
Из-за этой моей внутренней борьбы к особняку Мчащихся мы ехали молча.
Когда я прощалась с кентавром у глухого кирпичного забора поместья, он ойкнул:
– Мадам, да у вас вся голова в муравьях!
– Правда? А я и не заметила… – героически стиснула зубы я. Играть – так до конца.
Но тут из-за высокой калитки донесся знакомый голос, сломавший мне всё представление:
– Ага,
