о своем. Порой, когда отвлекаешься от мыслей, остановишься и осмотришься, взору открываются то пустынные длинные бурые склоны, то ниточка сизых далеких вершин, то где-то внизу клочок зелени, как капелька бирюзы, а однажды я наблюдал зеркальные блики льющихся синих волос – крохотного водопада в сиянии красок радуги, которой не видел с детства. Или не замечал?
При таком наплыве паломников вряд ли он найдет время для беседы со мной. Плеснув воды из бурдюка на ладонь, я умываю лицо и полощу рот. Есть не хочется. Хочется скорее отправиться в путь. Настроение у меня прекрасное. Я думаю: что, если он и вправду обскакал меня? Люди идут к нему со всей округи, идут сквозь пески по каменистым тропкам, чтобы, окунувшись в воды реки, смыть свои грехи. И я несу свои грешки в котомке – скудном узелке за плечами, который не тяготит своим весом. Но не для искупления грехов отправился я в столь дальний путь. Меня снедает любопытство: правда ли все, что о нем говорят? Если правда, то ему придется чуточку потесниться. Тут уж я постараюсь.
Ходить в одиночестве я люблю. Чувствуешь себя свободным и дерзким, готовым свершить что-то важное, особенное. Никто не спрашивает, почему я иду босиком, никому нет дела до моего обнаженного торса, думается легко. А что, думаю я, если он меня не заметит среди множества паломников, не признает во мне того, ради которого взвалил на себя тяготы отшельничества? Говорят, что он с детства дал обет воздержания, а последние полгода вообще не появляется в городе. Говорят, что пустыня полна звуками его голоса, а пустые дороги вновь заклубились пылью от множества людей, ринувшихся к нему в поисках справедливости. Голос пустыни пробудил в них надежду.
Глава 12
СПАЗМА ПАМЯТИ
Никому еще не удавалось укротить наплыв воспоминаний. Они то и дело возвращают меня в прошлое.
– Ри, – произношу я, – ты задержалась и…
На это замечание она, женщина-порох, только улыбается. Ее глаза – светоносный колодец.
Чтобы не впадать в ревность, я выбиваю резец рубанка и правлю его на оселке. Я люблю ее, и мне еще никогда не удавалось скрыть от нее приступ ревности. Ей это нравится. Ее прошлое, о котором я знаю все до мельчайших подробностей, меня не интересует. Мы никогда о нем не говорим. Можно, конечно, притвориться и уговорить себя, что какие-то там патриции или полководцы, кому она дарила свою любовь, не стоят подметок моих сандалий, но забыть это невозможно… Простить – да! Мое всепрощение не имеет границ. Но наша память устроена так, что чем больше ты стараешься что-то из нее вычеркнуть, тем больше это что-то запоминается.
– Ри, – говорю я, – давай ужинать.
Теперь мои пальцы купаются в ее волосах.
– Ешь, я сыта.
Сейчас требуется сдержать себя от любых вопросов и выразить лишь сожаление о том, что ужин снова придется разогревать. Можно, правда, проявить заботу о ее самочувствии:
– Как твой голеностоп?
