а за ним последовал негромкий властный оклик:
– Именем святой католической церкви, благоволите отворить!
В ту эпоху люди были храбры, слишком шаткой и грошовой была человеческая жизнь. Но эти грозные слова неизменно повергали в трепет любого, за чьей дверью бы ни были произнесены. Вот и Годелот ощутил, как откуда-то из самого нутра поднимается омерзительный холодок. Но не открывать нельзя. Ведь свет свечи пробивается из-под хлипкой двери… Собрав мужество в кулак, кирасир распахнул дверь. На пороге стоял невообразимо худой монах в доминиканской рясе, за ним возвышались фигуры двух солдат.
– Годелот Мак-Рорк? – сухо вопросил доминиканец.
– Я самый, – проговорил шотландец, подавляя инстинктивное желание шагнуть назад.
– Вы арестованы по распоряжению Суда Святейшей Инквизиции. Следуйте за нами, – голос монаха был так же сух и учтив.
Годелот замер – после вчерашнего обыска он ожидал… чего? Нападения, вызова в Патриархию… да чего угодно, но не ареста.
– Вы, должно быть, обознались, господа, – он старался говорить спокойно, – я в городе недавно и не имел никаких неурядиц со святой церковью.
– Следуйте за нами, юноша, – так же бесстрастно повторил монах, – если имеет место ошибка – вас отпустят еще до рассвета. Однако если вы вздумаете сопротивляться – разговор будет иным. Отдайте оружие.
Отступать было некуда. Позади было лишь окно, в которое с трудом удавалось просунуть голову, впереди стояли вооруженные солдаты. Секунду поколебавшись, Годелот отстегнул скьявону и, сжав зубы, протянул одному из солдат. Монах кивнул, отступая в сторону, кирасир почувствовал, как ему крепко стягивают за спиной локти, и конвойные подтолкнули арестанта к лестнице.
Его вели по темным гулким ночным улицам, пока впереди не показалась пристань, у которой покачивалась неприметная лодка. В ней сидел человек в рясе и глухом клобуке. Шотландцу помогли спуститься в суденышко и плотно завязали глаза. Он лишь почувствовал, как солдаты садятся по обе стороны, а затем услышал плеск весел, лодка качнулась и двинулась вперед.
Это покачивание разом сдернуло с разума налет нереальности происходящего, и Годелот ощутил, что в голове прояснилось. Итак, арестован. Прежде всего, паниковать рано, за арестом следует допрос, а значит, он сможет объяснить, что не виновен ни в каких прегрешениях против церкви. В конце концов, единственное, за что его можно порицать – это за засаду в лесу Кампано, хотя и это была вынужденная мера, в которой шотландец отнюдь не раскаивался.
Эти мысли прошли полный круг. Вспенился и опал в душе страх, что при нужде власти всегда найдут, в чем обвинить человека, и вовсе не станут слушать его жалких оправданий. Кирасир старательно набросил на эту тревогу тощее покрывало надежды на справедливость, сквозь прорехи которого насмешливо
