когда можно рассчитывать на помощь. Помощь друга – сильного, зрячего, прекрасно знающего замок и его обитателей… и доверчивого. Ну же, Годелот, не упорствуйте. Где то, что вы унесли в тот день из Кампано?
Кирасир заскрипел зубами:
– Я и не скрываю, святой отец, унесенных мной вещей. Отцовскую скьявону отняли ваши солдаты, мушкет и чекан я оставил в траттории, рубашка на мне, вторую я Джузеппе подарил, одна книга тоже осталась в моих пожитках. Еще одна была, но ее этот слепой мошенник умыкнул.
– Мошенник? До этой минуты вы называли его своим спутником и приятелем.
– Моим приятелем его называли вы, святой отец. А брать в спутники мошенника никакими законами не запрещается.
Руджеро ухмыльнулся. Каков наглец!
– Отчего вы так строги к нему, друг мой?
Кирасир не без запальчивости сдвинул брови:
– Я взял его с собой, когда он умирал у обочины, как бродяга. Предложил помощь и защиту, кормил из своих средств. Мы вдвоем дошли до Венеции, куда слепому одному было не добраться. Оказавшись же в городе, Пеппо даже не простился со мной. Он просто исчез, не погнушавшись украсть одну из моих книг и аркебузу, – к горлу подступила горечь. Прости, дружище…
Монах подобрался, подаваясь вперед:
– Неужели? Вот уж поистине черная неблагодарность. Только чем же вы тогда объясните ту странную и трогательную заботу, что мерзавец проявил к вам, оставив в вашей с ним комнате более тридцати тетив? Я человек невоенный, Годелот, но знающие люди подтвердили при обыске, что тетива преотличной работы, из хорошего материала и вовсе не дешевая. Ваш нечистый на руку попутчик сделал широкий жест, оставив ее вам.
– Тетива уже не его, святой отец, я купил ее по поручению моего сеньора, – Годелот и сам прекрасно понимал, что отговорка эта пустая, но другая упорно не приходила на ум, а доминиканец понимающе покачал головой.
– Вы слишком молоды, друг мой, а потому все еще неиспорчены, – с неожиданно вернувшейся мягкостью проговорил он, – тонкое же мастерство лжи приходит лишь с годами. Прекратите фарс. Ваш друг Пеппо покинул вас, но не клевещите на него всуе. Я готов допустить, что Господь усовестил нечестивца, и он оставил тетиву по забывчивости или порыву. Но Годелот, – тут доминиканец поднял со стола плетеный кожаный шнур с несколькими черными волосами, застрявшими в узлах, – никогда обокраденный и преданный в лучших побуждениях человек не станет терпеть около себя личных вещей предателя. Этим шнуром Джузеппе перевязывал волосы, а потом забыл его в траттории, верно? Вы же бережно смотали его, положив в свою суму вместе с собственными вещами, будто собираясь вернуть владельцу. Значит, вы планировали встретиться с ним, не так ли?
Шотландец устало вздохнул. Он впервые чувствовал себя ничтожным, насквозь прозрачным насекомым. Подросток был твердо уверен, что проклятый доминиканец блефует, додумывая все, чего не знал наверняка. Но все его попытки выскользнуть из сетей хитроумного, проницательного
