бросила на него благодарный взгляд – она не считала себя чувствительной, но ей не по себе стало от бестактных рассуждений проводницы.
– А внук у меня есть, – сказала старушка, когда за проводницей закрылась дверь, и лучистые глаза ее засветились счастливым светом. – История тут была необыкновенная, и много в ней моей вины. На старших-то и мужа у меня в первые два месяца похоронки пришли – одна за другой. А младший в училище военном учился, только в сорок третьем его на передовую послали. В сорок четвертом ранили осколком, и из госпиталя он отписал мне: «Так и так, мол, мамаша, познакомился я тут с женщиной-врачом. Она хоть и старше меня, ей уже тридцать скоро, но прикипело мое сердце к ней, и прошу я у вас родительского благословения на законный брак». Я, конечно, в расстройстве – ему ведь тогда чуть двадцать стукнуло, девок полно вокруг – одна другой пригожей, а тут взрослая баба – сколько у нее до моего дурачка мужиков прошло? Тогда начали уже фронтовики возвращаться – кто без руки, кто безногий – и каких только разговоров от них про женщин на войне мы не наслушались! Пишу ему: «Ты моего благословения на этот брак не дождешься, и на том мое твердое материнское слово. Возвращайся домой, невест – весь Иркутск».
Она замолчала, задумавшись. Прошлое вставало в ее памяти, а руки аккуратно раскладывали на столе хлеб, резали колбасу и помидоры с огурцами. Стучали-перестукивали колеса поезда, никто из слушателей не торопил и не прерывал старушку.
– Когда объявили победу, мы все в голос плакали от радости, – продолжала она. – Особенно те, у кого на войне родные оставались. Я надеялась, что хоть последнего сына пуля обойдет – он у меня и в детстве всегда везунчиком был. В конце мая пришло от него последнее письмо, а в июне похоронка – машина их на мине подорвалась. А я уж дома к его возвращению новые занавеси повесила, – глаза ее подернулись грустью, но голос звучал по-прежнему бодро, – вот и стала я, значит, снова одна. Помаленечку да потихонечку, скучать да тосковать недосуг – на фабрике работы много, у всех свое горе. А через год приходит письмо – от той, значит, про которую он мне отписывал. Я его, это письмо, с тех пор наизусть знаю – столько раз перечитывала. «Дорогая, мол, мама, простите, что я вас так называю, знаю, что вы меня не жаловали, и если не захотите – не отвечайте. Очень я Сережу любила, и он сперва предлагал мне за него замуж выйти, а как вы не разрешили, то он честно мне признался – письмо ваше показал, и слезы у него были в глазах даже. Я сама понимала, что не пара ему, но любила до беспамятства, и в тот день, когда он погиб, мы в машине вместе ехали. Сережу сразу убило, а меня из машины выкинуло и ноги оторвало. В госпиталях я провела больше полугода и не сразу поняла, что жду ребенка. Состояние было плохое – не думала, что смогу доносить и родить, но в январе родила сына Васю. Сейчас у меня здоровье все хуже и хуже, а родных никого не осталось – все в войну в Киеве погибли».
Умолкнув, старушка неподвижно смотрела перед собой, руки ее мелкими движениями собирали со стола
