ты что, лесбиянка?
– Опять ты отвечаешь вопросом на вопрос! – ты встала во весь рост, возмущенная, раздетая и отважная. – Я пытаюсь понять, в чем здесь разница. И ведь она есть!
– Есть, – подтвердил я. – Не могу тебя представить с женщиной.
– Почему?
– Потому что ни одна из них тебя недостойна.
– Ах, ты гаденыш! – весело вскричала ты, падая в мои объятья. – Ведь врет и не краснеет!
А я не врал.
Шутил, подтрунивал, резвился вместе с тобой и твоей дотошной страстью к экспериментам. Но не врал. И, быть может, сейчас, самым краешком какого-то неопознанного чувства я хотел бы признать, что в своих поисках ты убедила меня в том, что мужчина и женщина различны, но только в социуме, где исполняют определенные роли и выдумывают схемы поведения. Окажись мы на необитаемом острове, эта разница здорово бы поистерлась. Но все-таки, как ни крути, оставалась бы.
И ты стремилась понять, в чем она.
Кажется, сейчас я был близок к разгадке, как никогда.
– Джей, ты страшный зануда, – выпалил Крис, окончательно сдаваясь.
– Это не занудство, парень. Это – физиология.
– Хорошо, – гордо собрался он. – А ты всякий раз отличишь парня от девушки?
– Конечно, – с уверенностью сказал я.
– Ну, посмотрим…
Позади протяжно подвывало море. Я ждал свой чай, Крис тянул сигарету.
В его глазах не было тепла, как и в бушующей волне, но вместе с ними я обретал душевный покой. Если нас с тобой, Марта, когда-то сближали нагие откровения, то с Крисом у нас возникла противоположная близость, основанная на тотальной разнице между нами. Но все, что я знал о жизни наверняка, так это то, что люди боятся почти любой близости, кроме профессиональной. А иные так и вовсе рассматривают всякую близость как ступени карьеры.
Башо однажды рассказал, что переспал с секретаршей на вечеринке, и теперь его факсы отправляются первее остальных. Он вовсе не был подлецом или настоящим циником. Он был обычным работягой, от которого ушла жена с двумя детьми. Ушла, как раз потому что Башо был обычным – так я рассуждал. Он не умел разговаривать с женщинами о чувствах, не умел разговаривать с мужчинами о футболе. Он умел разговаривать о работе, мы и сдружились-то с ним только благодаря работе. Башо не был глуп. Он всего лишь боялся близости, раненный одиночеством и отсутствием интересов вне работы.
Уезжая от тебя, дорогая Марта, я более всего спасался от того, чтобы стать таким же Башо. Замкнутое рабочее отупение, в которое я погрузился поначалу, не приносило реального облегчения. Я начал гнить изнутри, начал заливать себя спиртами и выстраивать прочный эмоциональный кокон: «я никому не скажу, как мне больно, я никому не пожалуюсь, я буду просто выполнять свою работу». И тут понял, что вслед за этим обратного пути уже не будет.
Недельную щетину можно сбрить, можно отстирать рвоту от рубашки. Но возродить в себе способность к чувствованию – едва ли. Я стану обычным, очень спокойным и очень
