умник! Я тоже хочу посмотреть.
– О какая! С характером. И ногой притопнула, – восхитился Йолташ.
– Бой-баба! – весело согласился Барат. – Кто такая? – спросил он меня.
– А ты что, не слышал? – удивился я.
Барат виновато пожал плечами.
– Хотя, конечно, – насмешливо сказал я. – Как вам услышать? Выскочили с братом, глаза выпученные, с мечами наперевес как на лютую сечу. А тут детишки…
– Да мы думали, опять покушение… – потупил глаза Барат.
Вот я балда! Парни переживают за меня, а я зубоскалю. И курсов бодигардов они не кончали – потому как нет здесь таких курсов. Хотя. Надо бы узнать – а вдруг…
– Девчонка решительная, – согласился Остах. – Вся в мать пошла. Матушка у нее та еще штучка.
– И кто ее мать? – теперь интерес проявил и Йолташ.
– Известно кто. Сиятельнейшая Элса Эттик, жена сиятельнейшего Сивена Гриса.
– Так она что, – дочка Наместника? – присвистнул Барат. – Ловко!
– Это что же получается? – задумчиво протянул я, дурачась. – Мама – сиятельнейшая, папа – сиятельнейший. Мне ее сиятельнейшей Наулой звать, что ли?
Все представили маленькую пигалицу в запачканном хитоне с ободранной коленкой, непослушной челкой на лбу, и дружно расхохотались.
– О! – послышалось от окна от Йолташа. – А вот наша сиятельнейшая сбила мальчишек гуртом и погнала куда-то.
– Мда-а, – протянул я и огляделся.
Жилье для богатеев, как я в шутку прозвал эти апартаменты, оказалось так себе. Ничего особенного. Дверь открывалась сразу в большую комнату, в которой мы сейчас и находились. Три больших окна давали много света. Братья уже успели обосноваться – один бросил накидку на кушетку у входа, а другой определил свое место на широкой скамье у окна, рядом с массивным каменным столом. Желтые пористые стены из песчаника ничем не задрапированы, что придавало комнате аскетичный вид. Простенькие низенькие табуреты с деревянными ножками и сиденьем из кожаных ремней и громоздкий ларь в углу подчеркивали первое впечатление. Может быть, местные учителя так исподволь воспитывали богатеньких детишек?
Я откинул тяжелую занавесь, отделявшую вторую комнату от гостиной. Та оказалась маленькой темной спальней с небольшим окошком наверху, под самой крышей. Место в комнатке нашлось лишь для двух кроватей, стоящих буквой Г. Я присел на дальнюю кровать. Твердо! Где мой любимый тюфяк с пахучими горными травами? В госпитальной гостинице у старого Ллуга? Надо бы поскорее забрать.
– А Ллуга со слугами куда поселим? – спросил я Остаха.
После желтой гостиной, залитой ярким солнечным светом, в комнате казалось совсем темно, и я видел только профиль Остаха. Тот присел на свободную кровать.
– Ты приляг, приляг, Ули. Устал, поди. И Тумма велел тебе не утруждаться… – сказал Остах. Голос его звучал глухо. Сквозь тяжелую занавесь было слышно, как весело перешучиваются братья за перегородкой.
После слов Остаха желание прилечь стало совсем
