заставляя ковер, служивший скатертью, разного рода снедью, по большей части холодной. В завершение последний из челяди вылил в здоровенную братину добрых полбочонка хмельного вишневого меда, торжественно водрузив увесистую посудину в самый центр. Увидев ее, Ингварь поначалу недовольно поморщился, но потом вяло махнул рукой:
– Можа, в остатний раз доводится мне ноне чашу с питием хмельным опрокинуть, потому пусть будет. Но допрежь того надобно нам решить, что будем делать далее, а тако же ехать мне к Константину или нет.
При этих словах тридцатипятилетний Шестак, бывший воеводой у пешцев, резко отдернул руку от братины, едва не утопив узенький серебряный ковшик, цепляющийся своей резной ручкой за край огромной посудины.
– А тут и думать неча, княже… – открыл импровизированное совещание Онуфрий. – Ежели тебе восхотелось с мучениками-князьями Борисом и Глебом на небесах соединиться, тогда езжай смело. Как знать, можа, наша православная церковь и тебя в святые запишет.
Слово за слово, и в разговор вступили все. Каждый предлагал свое и, как ему казалось, самое лучшее в такой безвыходной ситуации. Ингварь упорно продолжал хранить молчание. Он внимательно выслушивал каждого из выступающих, но по его невозмутимому лицу, начисто лишенному эмоций, никто из присутствующих не смог бы угадать, к чьей точке зрения склоняется в своем выборе молодой князь.
А предложений было масса. Каждый чуть ли не криком пытался утвердить свое мнение как наиболее разумное в такой ситуации, и лишь Ингварь, время от времени поднимавший свою руку вверх, слегка остужал разгорячившихся собеседников, гася чрезмерный накал затянувшейся дискуссии, хотя и ненадолго.
Дебаты, начавшись еще засветло, грозили перерасти в бесконечные, ибо ни один из спорщиков не хотел согласиться с неизбежным. Бояре и военачальники в одном лишь оказались едины – своему князю идти на поклон к Константину не предложил никто. Наконец Ингварь, решив, что больше ничего нового не услышит, подвел итог.
– Тайно, под покровом ночи идти на прорыв со всей дружиной, а пеших воев бросить ворогу на наживу, значит, самому иудой стать. Негоже это, боярин, – строго обратился он к Онуфрию. – Укрыться за возами, вкруг боронясь, тоже хорошего мало, воевода, – повернул он голову к Шестаку. – Пускай на час-другой дольше простоим, ан конец един будет.
Так одно за другим безжалостно гибли под тяжелыми княжескими доводами все предложения.
– И что же ты надумал, княже? – не выдержал Вадим Данилыч.
– С рассветом я поеду к Константину, – спокойно ответил Ингварь.
– Это ж смерть неминуемая! – возмущенно рявкнул Онуфрий. – Князь ты али овца, на закланье добровольно идущая?!
– Князь я, посему в первую голову должон о людях помыслить. И ежели смерть приму, то о ту пору хоть ведать буду, что через руду мою и дружина, и пешцы спасение получат.
– А мы как же, княже? – тихо осведомился Кофа. – С какими очами пред братьями твоими меньшими предстанем?
