привели с улицы, одет был с вызовом.
Штаны на нем были полосатые, кафтан из атласа травчатого, рубаха алого льна. Правда, все было уже не совсем свежим, дух опрелости исходил от гусляра, но певец бродячий запах этот старался перебить арабской пахучей жидкостью, именуемой ду-хами, что было совсем непонятно – ведь сумасшедших денег они стоили, легче было в купальню сходить к банным рукомойникам опытным. И гусли у вошедшего были особые – коричневого индийского дерева, пряно пахнущего при нагревании, а струны были натянуты серебряные, хоть и потемневшие слегка от времени. Гусляр – человек особенный, из тех, кто не сеет, не жнет, а урожай медными денежками собирает. И поет он обычно песни смутьянские, смеется над властями предержащими да денежными мешками, иной раз и всем остальным от них достается.
– Ты что же это народ смущаешь? – спросил розмысл. – Акудник, кто ж тебя бесовским песням научил?
Гусляр не подумал смущаться.
– Что ж ты на меня, хозяин, накинулся? – сказал он. – Али не знаешь, как гостя привечать надо? Что есть в печи – на стол мечи. Накорми, напои, а потом уж пытай-испытывай!
– Я б тебя испытал, – пробормотал розмысл. – Батогами мочеными! Со сладостию!
Гусляр на улице пел об огненном змее, который людей в окрестностях княжества донимал, девок сладких сахарных воровал, данью все окрестности обложил, и никто не знал, кому змей служил… В те времена про рэп никто не слышал, даже направления такого музыкального не было, поэтому люд относился к подобным речитативам спокойно, никто в толпе не орал, козу пальцами не изображал, на спину в падучей болезни не бросался, жуком беспомощным на дубовых досках помоста, где гусляры выступали, не крутился. Нормально слушали, с пониманием – человек историю излагает, запомнить надо в мельчайших деталях, чтобы в зимние вечера детям рассказывать.
– Ну, спой, – сказал розмысл. – Расскажи нам новенькое о нашем славном герое!
– Да ладно тебе, – смущенно сказал Добрыня. – Это же, как говорится, предвосхищение.
– Давай, давай, – подбодрил гусляра розмысл. – Предвосхищай. Только не с самого начала, это ж тебя двое суток слушать придется. Давай сразу с того места, как он змея огненного оседлал. Играй, паскуда, пой, пока не удавили!
Певцу самодеятельному все равно перед кем петь, лишь бы слушали. Гусляр снял с головы грешневик, сел на скамью, взялся за гусли, подергал струны, подкрутил колки.
…Билисъ они долго – трое дней,
И усталость каждого все видней,
В небесах носиться змей устал,
Пламенем плеваться перестал.
Слезь с меня, Добрынюшка, твоя взяла,
Выпьем и обсудим все дела!
И зарекся змей на Русь летать,
Змею не хотелось умирать.
– Значит, одолел супостата? – с ухмылкой спросил розмысл.
– А что делать, аще народ так все воспринимает? – развел широко руки бранник. – И потом я тебе, Серьга, так скажу, лучше в памяти народной богатырем остаться, нежели простым ратником. Согласен, слог у него неизящен,
