собралась молодежь, возник высокий, не очень складный мужчина.
– Я с вами знакомиться не буду, – сказал он с порога, – потому как – из-за множества – всех перезабуду. А во-вторых, отвечу на тот вопрос, который наверняка томит хозяина, почему я так быстро очутился в его объятьях? Просто догадался позвонить от подъезда.
Бейм пододвинул ему стул.
– Но я ненадолго, – предупредил Куимов, – потому как нынче же уезжаю.
– А где вы живете? – спросила Марина Тяпич с той долей лукавства, с которой рисовала, видимо, интимные части своего тела.
– В городе, который, как хорошая женщина, имеет три прозвания.
– И какие же? – это выструнила свой голосок Геля, радуясь, что фраза не содержала ни одной «эр».
И Куимов неожиданно именно выделил эту злосчастную букву, продекламировав:
– ЦаРицын – СталингРад – ВолгогРад.
– Я ни разу не была в вашем городе, – сказала Марина, – хотя объехала и Париж, и Лондон, и Нью-Йорк…
– Значит, у вас еще все впереди, – произнес Куимов.
– И еще нам сказали, что вы – казак, – подал голос Борис Увях.
– Совершенно верно! И даже внук двух атаманов.
– И документы на это имеются? – поинтересовался Швейбель-Шваронок.
– Конечно.
– Ну и вы думаете казачество возродить? – поинтересовалась поэтесса.
– Непременно!
– Ну и какая же будет его роль? – этот вопрос надрало задать Конебрицкого.
– Прежняя, – коротко ответил Куимов.
– Намекаете на погромы? – уже совсем раскартавилась Геля.
– Нет, на спасение России.
– А от кого ее надо спасать? – поинтересовался клоун.
– От всех мерзавцев, которые сосут из нее последнюю кровь.
Кажется, откуда-то с потолка, и непременно плашмя, упала пауза.
– А как же вы относитесь к Набокову? – опять полюбопытствовала Савв.
– Это Иисус Христос двадцатого века! Потому все, что им написано, есть молитва.
– Даже «Лолита»?
Эта подначка принадлежала Вениамину.
– Да, и «Лолита» тоже величавшее произведение. Он показал, что человеческая мерзость и сумасшествие – не одно и то же. И он долго жил, пока не грянула мысль, которую ожидал. Она была неуправляемой, как молва. И дерзкой, как глупость. И главное, ее подпитывало чужеродство мышления. Он вдруг понял, что надо петь с чужого голоса. Но уже не мог остановиться. Мысль выкручивала ему руки и одновременно держала за горло, чтобы молчал. Потому в «Лолите» он провел себя через ад.
– Но… – подзапнулась было поэтесса, но Куимов резко добавил:
– Он прошел и оставил после себя выжженную землю. Всех корифеев, которых мы так торжественно выпестывали, он заставил учахнуть в огне своего таланта.
– Скажите, – подала голос Нонна, – а трудно быть правильным и все время жить со строгим сознанием собственной правоты?
– Ну так никто
