она от зари до зари и навоз убирала, и бидоны с молоком таскала. Не удивительно, что раз за разом скидывала. Уже хорошо за тридцатник ей перевалило, когда родила девочку, недоношенную, но здоровенькую.
Чтобы доченьку долгожданную без присмотра не оставлять, Варя с фермы ушла, устроилась в сельскую школу уборщицей. Каждое утро с ребёнком на автобус и – в село, вечером обратно в деревню. А дома их распьяным-пьянущий папаша встречает. Скандал, конечно, ругань, а то и драка. Нет-нет, Иван на жену не то, что руки, даже голоса не поднимал. Это Варвара его то ухватом, то сковородником от алкоголизма лечила. Материла, выгоняла, а потом обратно принимала, говорила: когда муж трезвый, он золото, а не муж. Вот только трезвым дядя Ваня год от году бывал всё реже и реже…
Насмотрелась девчонка на такую семейную жизнь и сразу после школьного выпускного перелётной птицей беспечально из деревни выпорхнула. Месяца через три от Нины из города письмо пришло. Дескать, устроилась хорошо, работа нравится, денег хватает.
Дядя Ваня на то письмо никак не отозвался. Буркнул что-то про нынешнюю молодёжь, у которой совести недостаёт помочь старикам, и словно забыл о дочери. Он уже тогда жил, будто в воду опущенный. Медленно ходил, медленно говорил и всё норовил «на дно лечь» – выпить, уснуть и не видеть ничего, не слышать. Ни жалоб жены, ни упрёков соседей, ни последних новостей о какой-то там перестройке, из-за которой в деревне вначале колхоз ликвидировали, а после закрыли медпункт, почту и магазин.
Зато тётка Варя Нинкиной весточке сильно обрадовалась, нахвастала соседкам, какая у неё разумная дочка выросла, да вот только на ответ так и не сподобилась. Каждый божий день крутилась она как заводная: дом, огород, корова, работа – до последнего дня Варвара в село ездила школьные полы шоркать.
Дядя Ваня с молодых лет ни до скотины, ни до земли не касался. Ему, знаменитому мастеру, зазорно было в хлеву да на грядках горбатиться. И жена его в том поддерживала. «У тебя, – говорила, – есть своё дело, вот его и делай, нечего сорванный пупок напрягать». Он и не напрягал. Сидел сутками на «липке» – специальном чурбачке башмачников, дедовом наследстве, и с ювелирным тщанием туфли подбивал, валенки подшивал, даже сапоги, случалось, на заказ шил. Было такое время, было: обновки купить негде и не на что, а тут свой мастер, да какой! Почитай, вся деревня не раз и не два через его избу прошла со своей обувкой – Иван её к жизни возрождал так, что от родителей к детям переходила.
Только верно народ подметил: «От трудов праведных не наживёшь палат каменных». Трудодни, что деревенские в колхозе зарабатывали, в оплату не понесёшь, вот и норовили заказчики натурой рассчитаться. Чужие яйца-молоко-картошка Ивановым были ни к чему – своих хватало, а вот «жидкий рубль-самогон – это, на худой конец, экономия сахара. Так и потонул в том самогоне мастер Ванечка-Золотые Руки, остался Ванька – ирод, изверг и барбос…
Самое
