изувеченный. Воды принести, дров нарубить, землю вскопать – всё вполсилы, другая половина – твоя. Только ведь он тоже старался, как мог. Бывало, сутками с «липки» не вставал. Клеем да ваксой так надышится – в голове туман, на ходу качает. Для очищения организма, бывало, примет чуток, а ты сразу в ругань, а то и в драку! Разве он когда-нибудь тем же ответил? Да он за всю жизнь тебе ни разу даже пальцем не погрозил! А ты вот взяла, да и ушла, не попрощавшись… Теперь чужие бабы должны твою печку топить и твоего мужика утешать. Это как же так? А? Это где же справедливость?
Чёрная тоска злобно корчилась внутри, грызла душу голодной псиной. Требовалось немедля задушить её беспамятством. Только где бутылку взять? Купить в селе? Денег нет. Какие были копеечные сбережения, и те на похороны ушли, а до пенсии ещё дней десять. По соседям самогонкой побираться? Он и так задолжал добрым людям за поминки…
Куда ни кинь – кругом клин. Варька умерла, корову продали, даже кошка убежала, в дом не заходит… Дочка, однако, ещё есть… В городе живёт… Написала, что хорошо живёт, богато. Молодые, они все такие: когда жизнь ладится, то и мамка с папкой не нужны.
Маленькая была, хвостиком за отцом ходила, с рук не слезала. А уж Ваня как свою любимицу баловал! В город за материалом поедет, обратно непременно подарки везёт. Жене – тряпочку какую-нибудь, платочек там или передничек, Нинке – игрушку. Раз цыплёнка заводного купил. Она, глупенькая, как завод закончился, испугалась, заплакала. Думала: умер цыплёнок… Подросла – любила за отцовскими руками наблюдать. Смотрела, вытаращив восторженные глазёнки, как он ловко работает. В сочинении написала: «Хочу стать сапожником, как папа». Не застыдилась, насмешек не побоялась… А когда повзрослела, чего-то вдруг загордилась, махнула в город, «глаза б мои на тебя не смотрели» – попрощалась.
И вот уж сколько лет молчит. Даже мать хоронить не приехала. Так ведь, может, не знает… Откуда ей знать? Чужим людям дела нет, а родной отец и не вспомнил. Но его можно понять: жена умерла – такое горе, всякий голову потеряет. С горя и не вспомнил. А теперь отошёл малёхонько, теперь напишет. Девятый день ещё впереди. Вот на поминки и приедет дочка. Родная, единственная…
Нет, дядя Ваня не пуговица, от одёжки оторванная! Это ещё как посмотреть, кто кому больше нужен окажется – Нинка ему или он ей… Тут всякие соображения могут возникнуть… Деревенские судачат: богатеи в деревнях дома под дачи скупают. Какие-то «котежи» из них ладят. А Нинке и тратиться не надо – у неё дом есть, собственный, и родной отец при нём. Чем плохо вместе жить, друг другу подсоблять?..
Так думал дядя Ваня, начисто забыв о минувших годах; о том, что Нина уже взрослая женщина, и у неё, возможно, есть семья. Чудилось ему, будто бы гордая дочка уехала всего-то с неделю назад и ждёт лишь отцовского зова, чтобы вернуться…
В избе по-прежнему пугающе тихо. Лишь охрипшая кукушка каждые полчаса, старчески скрипя, высовывается из домика и сообщает, что время идёт.
Идёт время-то…
