могилка, – сказал он. – А там бы свалили в общую кучу.
Они посидели немного, глядя, как в узком, похожем на амбразуру окошке разгорается бледная заря. Бычень неожиданно хмыкнул:
– Слышь, Николаич, а цыганка тебе правильно нагадала. Жить здесь больше нельзя. У тебя выпить есть? Помянуть надо раба божьего Ивана… как его фамилия?
– Не помню, – неожиданно обнаружил Игорь Николаевич. – Грек и Грек.
– Ну ладно, – согласился Бычень. – Пойдем к Мурату, возьмем пузырек, деньги у меня еще остались. Помянем раба божьего Ивана Грека. А потом пойдем новую хату искать.
Одевшись, они вылезли из подъезда. Было еще рано, бледная заря за Волгой еще только обозначила светлую полоску надвигающегося дня. Моросил мелкий дождь, словно кто-то на небесах оплакивал случайную и неудачливую жизнь Вани Грека. Было тихо, так тихо, что слышался робкий шелест дождя, падающего с отсыревших небес. Две человеческие тени скользнули по пока еще свободному от людей двору и канули в сыром тумане, две человеческие надежды, которым только еще предстоял последний путь и которые некому будет оплакать.
Улетающий Барыкин
Надежда – это тоненькая нить, которая соединяет нас с сегодняшним днем.
На душе у Владимира Барыкина было пусто, все выгорело, и осталась черная плешь, которой уже все равно – взойдет на ней трава или нет.
Он посидел немного, слушая печальную рок-балладу, исполняемую группой «Метафоры». Мир был далеко от него, он уже не принадлежал этому миру, как не принадлежит небу его почти постоянная и неотъемлемая часть – облака.
Жизнь не удалась, и в этом надо было признаться самому себе. Если жизнь не удается, то ответ всегда держишь перед самим собой. Другим до этого нет дела.
Долог путь и печален был, —
выводил певец.
Барыкин вышел на балкон, закурил сигарету.
Ему было двадцать шесть лет, и он в этой жизни был поэтом. Неудачливым поэтом.
Впрочем, любая поэзия бессмысленна – она касается только тебя самого. Только тебя самого.
Да черт с ней, с поэзией! Если говорить откровенно, то жизнь вообще не удалась. Барыкин был ненужным жильцом на планете Земля, тем лишним человеком, про которого продолбила ему в детстве плешь очкастая и осадистая, как купчиха из пьес Островского, учительница литературы. Печорин, блин, сегодняшнего дня.
Земля казалась близкой. Прыгать с балкона казалось глупым и бессмысленным. Все равно останешься в живых, тебя увезет завывающая «скорая помощь», и хорошо если ты встанешь на ноги, гораздо печальнее, если ты на всю жизнь останешься неподвижным калекой. Тогда ты будешь зависеть от других и не сможешь повторить попытку.
Жизнь оказалась бессмысленной.
В ней было бессмысленно все – от рождения до последнего шага, к которому Барыкин был готов.
Я стою на краю земли
И смотрю, как плывут облака, —
пел певец.
Барыкин
