«разрушенного разума»… страх. Забиваюсь в угол, царапаю записку: «Когда я засну, и ты, «Некто», чей я услышал голос, острием топора ударь по моей голове… пожалуйста…»
Мои сны:
Cтоим. Сын и я. По чьей-то неведомой воле нам суждено расстаться. Он пошел. Я глянул ему вслед: на его мальчишеском затылке – большая лысина… Стало жаль до слез!
Мы с ним в моем хуторе. Нам надо съездить в Летник за сушняком. Алеша пригнал вместо быков двух телят. Я его поругал. Он посмотрел на меня печальными глазами.
Кто-то зажженным окурком ткнул мне в веко. Свет затуманился… потемнел…
Проснувшись, я вспомнил: Алеша маленький… Я рублю дрова. Он сбоку подсунул под топор фанерку. Я сердито отсек… уголок впился мне в глаз. Искры. Мрак. Боль…
Пытаюсь выбраться вверх по склону. Карабкаюсь. Сползаю… Снова лезу… Внизу – старший брат. Покойный. Смеется…
Черная река. Мужик мигает мне, чтобы я столкнул с обрыва свою жену… Я не соглашаюсь. С ней прыгаем с обрыва. Плывем. Течение быстрое. Жена пытается выбраться на сушу. У береговой кромки – наледь… «Здесь круто!» – кричу я. Стремнина несет дальше… одного…
Моя мать просит, умоляет меня: «Пиши об Алеше!..»
– Алексеич, ты зачем волосы перекрасил в белый цвет?
– Это не я…
– А кто же?
– Тот, кто на небесах.
Угрюмая женщина:
– О своем сыне мне ничего не говори. У меня и своего горя взахлёб!
На свои средства я издал первый вариант книжки «Воскрешение сына». Решил весь тираж (250 экземпляров) раздать светлым и добрым людям с одинаковыми автографами: взрослым – «Жалейте своих детей», сверстникам Алеши – «Спасет вас Христос».
…Одна женщина отказалась принять «Воскрешение сына»:
– Прочитала первую страницу… чуть было сердце от жалости не остановилось…
Всю свою жизнь я потешал земляков пейзажными стишками. А напоследок – душераздирающем воплем! «Самое эффектное ростокинское зрелище!»
– Ну и как?.. – с лукавой вожделенной ухмылкой заглядывает мне в глаза сосед. При этом его голова так наклонена набок, что щекой касается плеча.
Второй «приятель»:
– А ты, я погляжу, постарел не по годам!..
Пыль, мусор, всякий хлам и гниль житейского бытия кружатся, шуршат, преграждают мне дорогу. Усерднее, «внимательнее» всех – родственники. Не перестаю удивляться, поражаться их беспредельному невежеству, слепой ненависти, шизофреничной оголтелости. Они – совокупность алчности, мелочности, ущербности. Им – дай, принеси, положи… ублажи… А каково у тебя на душе – это их не касается. Впрочем, нет… Для них лучше, благостнее, коль единокровный несчастлив. Дикое, страшное племя, погубленное алкоголем, погрязшее в дремучих грехах, за которые приходится расплачиваться народившимся росточкам. Расплачиваться жизнью: такое немыслимое искупление пред Всевышним.
Встретился
