семейных фотографий смотрели уважаемые банкиры и адвокаты в солидной одежде времен короля Эдуарда. Они без всякого выражения глядели прямо в камеру и, казалось, ни на кого не обращали внимания. Мои родители не были способны вдохнуть жизнь в семейную родословную, даже если бы захотели, – но не захотят, это точно. Моя история испарилась еще раньше, чем я появился на свет.
Я сидел неподвижно. Финн наконец поднял голову, вспомнил про меня, зевнул и указал на топчан:
– Поздно уже. Ночуй тут. Сортир за домом. Пошли, покажу тебе.
Прилив был, наверно, на верхней точке. До школы мне точно не добраться. Меня сразу же охватил ужас, смешанный с покорностью судьбе. Я глянул ему прямо в глаза – чуть-чуть удивления, чуть-чуть нетерпения – и понял, что каким-то образом решение уже было принято. Сердце так и бухало, когда я шел вслед за Финном к старомодному деревенскому туалету. Ну хорошо, подумаю об этом завтра. Что-нибудь придумаю. Что-нибудь…
Ветер остудил жар моего тела, заодно выдув из головы остатки разума. Я разглядывал небо, два созвездия я даже знал – может, притвориться, что это урок астрономии, а не жуткое нарушение всех возможных и невозможных правил?
Когда я вернулся, на топчане оказались комковатая подушка и пара толстых полосатых одеял, выцветших от времени. Мне ужасно не хотелось, чтобы он уходил.
– Твоя бабка… когда она умерла?
– Четыре года назад. Поверенные каким-то образом нашли ее младшего брата. Он приехал из Корнуолла и заплатил за похороны. Они много лет не общались.
– И никто не спросил, что ты теперь будешь делать?
– Пришлось ему сказать, что поживу с матерью. Про-верять он не стал.
Еще больше дырок в ткани повествования. Я попытался вообразить, как я все сам за себя решаю – во сколько лет? В двенадцать?
– Разве твоя мама…
Он ждал продолжения.
– Разве она… разве она не знала, что ты тут живешь?
Выражение лица не переменилось.
– Она меня родила, когда ей было шестнадцать. А в девятнадцать уехала. – Финн наклонился и поднял котенка. – Я даже не помню, как она выглядит.
Я подумал о своей матери, надежной, как несгораемый шкаф.
Я о многом хотел спросить, но разговор был окончен. Нам еще предстояло утвердить сложный договор – Финн будет терпеливо выносить мое присутствие, а я буду его боготворить, беззаветно, но осторожно, чтобы не повредить хрупкому равновесию его жизни.
Котенок спрыгнул на пол, и Финн подошел к печке, чтобы закрыть заслонку. Не удостоив меня спокойным ночи, он протянул мне лампу и исчез наверху. Я разложил одеяла, закутался поудобнее и долго еще лежал без сна. Тепло одеял отгоняло холод ночи. Я слушал ветер и разглядывал фотографии на стенах и трепещущие тени, падающие от тусклой лампы.
Сейчас мне так легко вновь представить себя там. Печка уже остыла, в хижине стало прохладно, но я укрылся в своей собственной теплой норке. Мне не страшны завывания ветра и шум прилива, я завернулся в одеяло,
