я про себя. Не нравится – не дружи!
И тут произошло чудо. Лицо Финна выражало вовсе не ужас, скорее облегчение. Впрочем, может быть, я переписал историю, не сумел тогда понять, о чем он думал, выдал желаемое за действительное, полностью исказил истину.
– Привет. – Мои губы искривились в сардонической усмешке. Зато в душе робко подняла голову надежда.
Он улыбнулся. Что его насмешило? Дурацкая физкультурная форма? Моя назойливость? Дрожащие коленки? Идиотская отвага? Или непомерная наглость? Наплевать. Какая разница?
Главное, он улыбался.
Он снял кастрюльку с конфорки и вышел из хижины. Когда вернулся, в кастрюле плескалась вода. Запахло морем. Финн кинул в воду пяток картофелин, плюхнул ложку топленого сала на тяжелую чугунную сковородку, подождал, пока оно растает. Подчеркнуто аккуратно опустил плоскую коричневую рыбину в шипящее сало и, пока она жарилась, поставил две тарелки на деревянный стол у плиты, вынул две вилки и два ножа из ящика стола и повернулся ко мне. Помолчал, поглядел, потом тихо сказал:
– Компания из меня никакая.
Наверно, он пытался что-то объяснить. Да какая разница. Я уже давно его простил.
– Садись, – велел он мне.
Я сел. Я тоже та еще компания, каков хозяин, таков и гость.
Я вдруг страшно оголодал. Просто умирал от голода, несмотря на полное молчание, несмотря на то, что вокруг не было привычного запаха мокрых шерстяных свитеров и вони потных ног девяноста мальчишек. Я изо всех сил старался есть медленно, не заглатывать по-собачьи куски, как будто сейчас кто-то выхватит их у меня изо рта. Все равно я очистил тарелку быстрее его.
Финн заварил чай, и мы медленно тянули горячую жидкость, прислушиваясь к шуму прибоя. А между нами сияло то, чему я боялся даже дать название. Вдруг молчание стало непереносимым, и я принялся рассказывать о своей семье, о двух первых школах, о Ризе, Барретте и Гиббоне, обо всем, что в голову придет.
Он слушал вежливо, не перебивал, сидел, чуть отвернувшись, чуть отстранившись от звука моего голоса. Не кивал, не хмыкал одобрительно, как все нормальные люди. Но и не хихикал, как идиоты-одноклассники. Он сидел совершенно спокойно – темные волосы наполовину закрывают лицо, о чем думает, не догадаешься. Если вообще о чем-нибудь думает. Может, он заснул уже и поэтому ни на что не реагирует? Но мне все равно казалось, что он по-настоящему слушает меня, я прямо представлял себе, как мои слова бродят окольными путями у него в голове, кружат, ищут чего-то, как он сдается, вздыхает и разрешает им войти. Мое лицо пылало от радости и стыда – уж очень я разоткровенничался, а Финн сидел молча, копна волос и длинные черные ресницы скрывали глаза и мысли, а заодно преграждали доступ к его душе.
Наконец я выдохся. Замолчал, упрямо ожидая ответа. Может быть, ему никто никогда не объяснял саму идею разговора? Текли минуты, а он все молчал. Мне жутко хотелось рассмеяться, оказаться победителем, сравняться с ним в таланте молчания.
