в подвалах замка, среди самых малых людей, поваров, шорников, конюхов, птичниц, служанок, бродило и пекло, как лихорадка под кожей больного потницей – чтобы вылиться наружу при удобном случае, благо, новый владелец замка подавал к этому немало поводов. Вот и в тот день, собирая людей для похода к Бервику, к войску протектора, лорд Грей де Вилтон, войдя в конюшни, ткнул рукой воздух в направлении серебристо-серого жеребца:
– Этого!
Северный Ветер, склонивший голову в ясли, едва повел ухом – он ведь не слыхал средь говоривших единственно любимого голоса.
– Этот – конь его милости, – растерянно отозвался один из молодых грумов и тут же получил от господина барона в зубы:
– Мне-то что за дело – этот или другой?! Седлай!
Что-то они последний страх потеряли, при каждом удобном и неудобном случае ссылаясь на «его милость», который сидит в Лондоне без единого пенни в кошеле, полностью на подачках протектора Сомерсета, а дальнейшая судьба его – де Вилтон знал о том достоверно – будет решена только после грядущей битвы с шотландцами.
Старший над графской конюшней Однорукий Том смотрел на это с большой иронией, упрятанной глубоко в складки морщин возле глаз. Он стоял, опираясь на стену стойла спиной, лицо его, мятое, словно печеная картофелина, не выражало никакого неприязненного чувства вообще.
– Седлай! – вдруг сказал он груму спокойно.
Рукавом сорочки утирал парень раскровавленное лицо:
– Но, мастер Томас…
– Седлай, ничего – вот увидишь.
Вся жизнь в Хейлсе прошла перед его глазами в этот миг. Отсюда он уходил на Флодденское поле с графом Адамом, сюда, еле живой от лихорадки в гниющей руке, привез изрубленное тело господина, отсюда когда-то отправился в Сент-Эндрюс учить графа Патрика держаться в седле. Здесь и умереть хотел мирно, среди детей и внуков, а вон что вышло – знать, не судьба. Однорукому было уже к семидесяти, но он до сей поры управлялся с лошадьми, как не всякому молодому под силу. И мало кого ненавидел он столь люто, как сассенахов.
– Дай-ка сам проверю подпругу для его милости лорда Грея…
И – затянуть всего на одно отверстие в ремне меньше, чем это можно для такой зверюги, как Ветер.
– Извольте, все в лучшем виде…
С недоумением принял на себя жеребец нового человека и вынес его из-под сводов конюшни во двор, но дальше все пошло как по маслу. Этот болван сразу пустил в ход шпоры. Шпоры! Когда сам граф позволял себе такое считанные разы… От оскорбления и боли Северный Ветер взвился на дыбы. Де Вилтон, мужчина плотный и грузный, раза в полтора тяжелей того, к кому привык жеребец, не обладал сноровкой прежнего седока и его чувством равновесия, но какое-то время еще держался на коне, пока, при следующем резком рывке подпруга не лопнула, седло сорвалось – и спесивый англичанин рухнул в грязь, закрываясь руками от нацеленных в его голову копыт
