место, но от этого короткого и удивительно легкого движения Айк отлетел назад и еле удержался на ногах. В полете он задел бедром край стола, на пол обрушилась вся утварь; кувшин с ягодной водой грохнулся вдребезги.
– Ну вот, работы тебе и прибавилось, – невозмутимо произнес Эдвард, как будто посуда разбилась по чистой случайности.
Айк, стиснув кулаки, смотрел на него исподлобья. Злость клокотала в нем, но в душе уже пробудился прежний, застарелый страх перед сокрушительной силой отца. Понимая, что продолжать противостояние бессмысленно, Айк гневно бросил:
– Ты не сможешь держать меня здесь вечно!
– И не собираюсь, – Эдвард спокойно повернулся к выходу, – это только на время карнавала. И не вздумай сбежать, если не хочешь, чтобы я привел тебя назад силой.
Лицо Айка вспыхнуло от унижения. Еле сдерживая слезы, он в бессильной ярости схватил со стола кружку и со всей силы швырнул её об пол. Черепки брызнули в разные стороны, но поднимавшийся по лестнице Эдвард даже не сбился с шага. Айк присел на корточки и закрыл лицо руками.
Удивительно, но стало чуть легче – по крайней мере он не заревел, как обиженный ребенок.
«Ты и есть ребенок», насмехался внутренний голос, «взрослости достиг, а ума не прибавилось. И самообладания тоже, ни на йоту. Ты жалок, Айк! Отец прав, глупо идти через город в разгар праздника, это слишком опасно. Тебе переломают кости, а может быть и убьют, и никто не найдет и не накажет виновных».
– Ну и пусть! – всхлипнул Айк, ползая по полу и собирая черепки. – Лучше сдохнуть, чем жить так! Лучше бы я сдох, ещё не родившись – нет, лучше бы я вообще не рождался!
«И снова детство! Когда ты повзрослеешь?»
– Когда ты исчезнешь из моей головы, – пробормотал Айк, – и перестанешь меня доставать? Ладно, пусть я жалок и пусть я ребенок, но ты ничуть не лучше, потому что ты – это я.
Внутренний голос не нашелся, что ответить.
Пару часов спустя Айк вытащил во двор ведро с грязной водой и выплеснул его под ближайший куст. Прополоскал тряпку, пристроил её сохнуть на остатках изгороди, окружавшей задний двор.
Злость ушла, и он снова впал в печальную задумчивость, граничащую с угрюмостью.
Тягучие летние сумерки медленно опускались на город, теплый ветер шелестел листвой. На востоке всходила луна – сливочно-желтая, окружённая дымчатым сиянием, как кусочек расплавленного масла. Музыка, смех и возбужденно-радостная болтовня сливались в один сплошной ровный гул – далеко, за домами. На улочке, где стоял дом Свершителя, как обычно, было тихо и безлюдно.
Айк философски пожал плечами. Что ж, может это и неплохо – пусть веселятся подальше от их дома. И всё-таки, вопреки разумным доводам, ему стало очень грустно.
Поистине мир – несправедливое место!
Ведь ему всего пятнадцать, жажда жизни переполняет его, а он сидит здесь, в одиночестве, пока все гуляют и веселятся!
«Ну и к Темному всё!», печально подумал Айк. Прислонился спиной к стволу дерева и сполз по нему вниз, на корточки, «очень надо! Хоть фейерверк посмотрю».
