Косолапов улыбнулся мне.Искрилось в нем крестьянское лукавство,
а это самолучшее лекарство
от страха
в так запуганной стране:
«Да,
не соскучится с тобою государство…
Ты обожди.
Я позвоню жене». —
«Зачем?» —
насторожился я невольно,
весь в предвкушеньи сладостного «За».
«Да потому что буду я уволен…» —
«За что?» —
«Да за красивые глаза…»
Жена —
ну впрямь со станции Зимы,
как будто бы одетая в пимы,
с плечищами, как будто у Поддубного,
приехала,
сказала:
«Мы подумали
и ничего другого не придумали —
решили быть уволенными мы».
Малюсенькое «За» —
большого роста,
когда потом придется – и непросто —
за это головою отвечать.
Стихи писать —
не главное геройство.
Был высший подвиг —
подписать в печать.
Подписывали,
ручки изгрызя,
рисковые редакторы России.
Ну что же,
быть уволенным —
красиво
за «За»
и за красивые глаза.
Послание Вене Смехову
Двадцатый век – век всех веков.
Мы не избегли, Веня Смехов,
и непростительных огрехов,
и обольстительных грехов.
Распалась прежняя Таганка.
От стольких дружб нет ни следа,
и от предательства так гадко,
как не бывало никогда.
Нас выдавили в зарубежье
страх старости среди бомжей,
российской зависти безбрежье…
Но нет в искусстве рубежей.
Когда твоих студентов стайка
внимает смыслу пьес, поэм,
Таганка в США – хозяйка
и не расколота никем.
Нас не купили, не сломили.
В нас – наш Любимов
(не для всех).
И где бы ни были мы в мире —
Таганка там и Политех.
И все-таки, мой милый Веня,
мы в байках и самохвальбе
не доросли до откровенья
о времени и о себе.
Та сцена, где мы вместе встали
перед провалом черным в зале, —
последняя России пядь.
Все то, что мы не досказали,
никто не сможет досказать.
Меньшее зло
Кто варит варенье в России,
тот знает, что выхода нет.
Немножко колдунья, училка, поэт,
варений
