нашел твое старое фото,то, что тайно вложила ты в Блока.
Были строки на обороте:
«Я люблю тебя. В самом деле».
И душа проступила из плоти,
но глаза на меня не глядели.
Голос шел – может быть, из могилы:
«Ты сумеешь большого добиться.
Я несчастная. Значит, милый,
всем моим пожеланиям – сбыться».
Слава Богу, что спрятала книжка
голос, близкий до дрожи по коже.
Был я грешный небрежный мальчишка,
а сейчас разве я не такой же?
И чего я мечусь в исступленьи
по морям и по всем побережьям?
Запах сломленной в прошлом сирени
остается несломленно свежим.
Госпиталь
(Триптих)
Умер я, не совсем, но почти.
Я не чувствую больше страдания,
и во взгляде врачи не прочли
что-то очень пугающе-дальнее.
Растянуть бы мне на тормозах
лет на двадцать роскошества грешности,
но уже проступает в глазах
превосходство спокойной нездешности.
Все выживаю, выживаю,
а не живу,
и сам себя я выжигаю,
как зной траву.
Что впереди? Лишь бездну вижу.
Она лежит
между двуличным словом – выжить,
и безграничным – жить.
За слабую душу и алчную плоть
мне стыдно, мне Богу завидно,
но, если и сам христианин Господь,
не стыдно за нас, а обидно.
Чердаки
Что для поэта есть удачней
привольной юности чердачной,
когда, еще притворно мрачный,
самовлюбленный стих невзрачный
обманно льстит с черновика:
«Все, что ты пишешь – на века!»
Но если изгнан с чердака,
не бойся, словно злой насмешки,
любой тюрьмы, любой ночлежки…
Таков закон орла и решки —
пол грязный звонче потолка!
2005
«Там, где нет эмиграции из языка…»
Там, где нет эмиграции из языка —
и самой эмиграции нету.
А когда хоть одна уцелеет строка —
уцеленье даровано наверняка
и поэту…
«Какие есть девчонки голоногие…»
Какие есть девчонки голоногие!
А я вот составлю антологии…
Кемеровский триптих
Легкий божий ветерок.
Комары отчаянно
пьют румянец
со щек
у кемеровчаночек.
Пусть всех ям не сосчитать,
томских,
омских,
выборжских —
с ямочками на щеках,
Русь,
из ям ты выберешься!
Вечер,
душу
