выловила его из толпы зевак. Вот ведь, когда Военежич был настроен благодушно и даже игриво, незнакомка его боялась, а теперь, когда он закипает от гнева, она безрассудно смела. Странная девка.
– Кто такие?! – в третий раз вопрошал воевода, явно теряя терпение.
Все три пленницы молчали. По ставшему безразличным, обращенному в себя взгляду красавицы Любим понял, та приготовилась стать мученицей. Было и смешно, и безрадостно. «Что ж делать-то с ними?» И тут ему бросилась в глаза одна примета: одежа на последней девке была простенькая, даже беднее чем у первых двух, ничего особенного, да и ноги босые, а вот выбившийся из-под рубахи нательный крест словно из другого мира, холодный металл ловил огненные искры, привлекая внимание. Любим шагнул чуть вперед, дева едва заметно вздрогнула, но осталась стоять на месте. Выхватив у дозорного горящий трут, Военежич осветил распятье. «Да это же золото! У простой девки нательный крест даже не серебряный, а из золота! Да и наперсницы косятся на нее со скрытым почтением, особенно эта, мордатая. Стало быть, это хозяйка. А раз хозяйка непокрытая, и коса девичья, значит немужатая. И кто за ней стоит? Правильно: отец али полюбовник». Любим хитро прищурился.
– Эту, – он указал на красавицу, – ко мне в шатер.
По рядам воев понеслись похабные шутки и хихиканье. Девушка продолжала быть безучастной.
– А этих, – он сделал паузу, – этих отпустить.
– Как! – выдохнули с десяток глоток, оголодавших без бабского тела.
– Этих отпустить, – твердо повторил Любим, – пусть плывут на тот берег, да передадут… «Отцу или полюбовнику, кого ж назвать?» – Любим чуть поколебался. – И передадут ее отцу, чтобы явился до зари, переговорить нужно.
И вот тут красавица встрепенулась, равнодушие спало, она начала дико вырываться из крепко удерживающих ее мужских рук.
– Не говорите ему!!! – закричала она с отчаяньем, а голос полился звонкий, чистый. – Не говорите ничего! Скажите – в Дону утопла, а матери пусть скажет – у тетки я. Слышите?! Слышите?!!
Она еще долго кричала, пока ее волокли по вытоптанной траве. Холопки провожали хозяйку как покойницу. Крепко сшитая упала перед Любимом на колени и вцепилась в полы его свиты:
– Воевода, батюшка, пощади ее! Не тронь! Не виновата она, это все он, бес этот, он порчу навел, приворотом опоил! Она лишь спасти его хотела. Пощади Марьюшку нашу! Бог тебя не оставит! – она все ползала и ползала, пытаясь поцеловать Любиму руку.
Он резко склонился к ней, взяв за подбородок:
– Бес – это кто?
Девка начала глотать воздух, как выброшенная на берег рыба.
– Ну?! – прикрикнул на нее Любим.
– Князь беглый, – полушепотом выдохнула она.
Любим был зол, нет не зол, он был в бешенной ярости, внезапно прорвавшейся сквозь толстую броню равнодушия. Впервые с того мерзкого дня он сумел взглянуть
