поэтому многим лихим людям из-за участившихся облав дожить на воле до следующей весны было не так просто.
Границы Российской Империи неудержимо расширялись. Созданное Петром Великим войско утверждалось в битвах как самая лучшая армия в мире. Москва на присоединённых к России землях насаждала свой строгий закон. Российское православие разрасталось на все четыре стороны света, достойно претендуя Святым Духом своих церквей на мировое господство.
Когда дневная жара начала постепенно ослабевать, с виднеющейся кромки берега взметнулась ввысь фигура из дыма. Утомлённые длинным переходом гребцы, заметив долгожданный знак, что есть силы налегли на вёсла. Народ в «чайках» ликовал. Масюк, зная коварность здешних вод, зорко высматривал на берегу заблаговременно расставленные вехи.
– Не налегай, – строго осадил пыл гребцов Сашко, – ухо держать востро. Мели кругом.
Тригуб самовольно покинул своё место в кильватере, бесшабашно рванул к близкому берегу. Сашко не спешил. Умело используя специально установленные указатели на берегу, время от времени тщательно промерял глубину под килем лотом, и поэтому благополучно пристал первым к берегу лимана. За ним пристали все остальные. Встречающих было много. Истосковавшиеся мужья ласково обнимали своих жён. Соскучившиеся отцы крепко жали руки своим сыновьям, предлагали чарку водки с устатку. Выпивать за здоровье матерей, жён и детей не оказывались, но при этом не забывали о мере. Необходимо было тотчас разгружать лодки. Затем найти время, чтобы привести себя в порядок и уж точно не опоздать на вечернюю службу к отцу Серафиму. Когда берег Кинбурской косы почти опустел, проклиная всё на свете, а особенно своего кормчего, причалили, наконец, к берегу мокрые и дюже злые тригубцы.
Заботы на будущее не давали запорожцам расслабиться, и после трёхдневного отдыха с первыми признаками рассвета провожали Масюка и Тригуба с товарищами к татарам за солью. На берегу в ранний час остро пахло рыбой и водорослями. У готовых к отплытию лодок сновала разновозрастная толпа. Жёны прижимались к мужам и пускали слезы. В такие непростые житейские минуты проверялись на прочность истинные чувства. Здоровенные мужики прижимали к себе малых детей. С нежностью заглядывали в детские, ещё несмышленые глазки. Звонко чмокали в пахнущие материнским молочком пухлые щёчки. Со старшими прощались по-взрослому, при этом обязательно что-то строго наказывали.
– Возьми меня с собой, Сашко, к басурманам. Не мужское это дело в обозе плестись, – упрашивал Иван Жмых Масюка, но Сашко делал вид, что ничего не слышит.
Страшный гнев охватил Ивана, от чего лицо его стало пунцовым. С нервно дрожащих его губ вот-вот должна была сорваться ярая матерщина. Товарищи Масюка зароптали. Жмых как-то сразу сник. Завертел бритой головой по сторонам, явно ища поддержки. Вдруг наткнулся взглядом на приятельски улыбающегося Тригуба.
– Ну и чёрт с вами! Пожалеете ещё,
