и отлип на время. Вероника выключила магнитофон и, буквально засветившись от счастья, обратилась к бородачу хемингуэевского типа в свитере грубой вязки и в потёртых джинсах, напоминающего своим подчёркнуто мужественным и аскетичным обликом геолога.
– Никита, просим вас, осчастливьте народ!
Заполучить на вечер самого Архипова (!) было давнейшей Викиной мечтой, долго казавшейся труднодостижимой, ведь знаменитость была буквально нарасхват. Знаменитый певец много колесил по стране, так что застать его в родном городе было не так-то просто. Впрочем, в нём не оказалось ни малейшей звёздности. В ответ на просьбу хозяйки, бородач, не ломаясь, тут же легко поднялся, расчехлил привезённую с собой гитару и принялся настраивать струны. На этот вечер ему предстояло стать «главным украшением стола».
Знаменитый на весь Союз бард Никита Архипов обладал манкой для большинства женщин – брутальной внешностью. Но ещё более завораживающе действовал на дам его хриплый мужественный голос. Стоило почётному гостю запеть, как по комнате пронёсся восторженный женский вздох.
Впрочем, и у сильной половины СССР Архипов тоже пользовался особым уважением – за суровую правду своих стихов и надрывный исполнительский нерв. В отличие от признанных властями эстрадных соловьёв, которые исполняли лишь одобренные худсоветами филармоний песни, Архипов казался неподцензурным. Он говорил со своими слушателями о самом сокровенном на понятном каждому языке. Не заигрывал с аудиторией, не рисовался перед ней, не опускался до примитивного блатняка, чтобы понравиться самой народной гуще. Наверное, поэтому каждая социальная среда считала его своим, будто то эстетствующая интеллигенция, не прощающие даже малейшей фальши фронтовики или презирающие «фрайерскую» культуру зэки.
Исполняя свои хиты Архипов словно проживал жизнь героев: покорял с ними горы, ходил в гибельную атаку под немецкие пулемёты, доходил от истощения в лютый сибирский мороз на лагерном лесоповале или погибал от бандитской финки.
Как и все присутствующие, вскоре Беркут забыл обо всём на свете, устремив завороженный взгляд на искажённое страстью суровое лицо, тем более что Архипов будто специально для него исполнял под гитару недавно написанный монолог от лица фронтового лётчика. Глаза его выкатились из орбит и горели бешенной злостью и ужасом одновременно, словно он и в самом деле видит себя безнадёжно пикирующим к земле в объятой пламенем крылатой машине. Вены на покрасневшей жилистой шее вздулись, будто вот-вот лопнут, как и безбожно насилуемые длинными сильными пальцами гитарные струны, и безжалостно рвущий себе связки и сердце трибун начнёт харкать кровью. Архипов пел так, словно с него содрали кожу, отчего присутствующая за столом француженка взирала на него округлившимися от ужаса глазами жалась к своему задумчиво курящему кавалеру.
К счастью этого не произошло. Закончив исполнение одной своей вещи, бард делал короткую передышку,
